Диссидентское движение в СССР: различия между версиями

{{quote|Немного об одной необоснованной претензии к диссидентам и о причине разочарования в них. В основе заблуждений относительно их роли в политическом процессе на территории бывшего Союза лежит ложная аналогия с современными им оппозициями в Восточной и Центральной Европе – прежде всего в Польше и Чехословакии. Но «[[Солидарность (профсоюз)|Солидарность]]» или «[[Хартия-77]]» были настоящими массовыми движениями, со своими политическими платформами, своими лидерами, своими общественными идеалами и т.д. Эти движения – преследуемые, полуподпольные – были, тем не менее, прообразами будущих политических партий, способных бороться за власть, завоёвывать и удерживать её. В России же не было политического движения под названием «диссидентство», не было никакой общей политической платформы – от монархистов до коммунистов. А тот факт, что диссидентство не было политическим движением, означал в частности и то, что диссидентство не предрасполагало к политическому мышлению. Диссидентское мышление – это «Я здесь и сейчас поступаю так-то. Почему я так поступаю? Простите меня, по [[Толстой, Лев Николаевич|Толстому]], по [[Сартр]]у и по всем [[экзистенциализм|экзистенциалистам]] – не могу иначе». Это чисто экзистенциальный поступок, исходящий из нравственного импульса, хоть и оформляемый как акт защиты права. Советскую власть, конечно, большинство диссидентов не любили, а и то сказать, за что её любить? Но они же и не боролось против неё. Все их слова об этом в тот период отнюдь не для отвода глаз гэбистов, они действительно не ставили перед собой такую задачу. Почему? Потому что политической перспективы не было видно. Действовать на основе того, как твое слово отзовётся через триста лет или вообще никогда не отзовётся, на философии безнадежности, невозможно в сочетании с политическим мышлением. Я знаю одно очень серьёзное, сильное исключение – Сахаров. Сахаров как человек очень сильного и генерализирующего ума подозревал, что что-то может произойти и на его веку, и пытался подняться чуть выше и экзистенциального, и политического мышления, быть проводником нравственной политики. Но для этого нужно было обладать очень незаурядным интеллектуальным бесстрашием, особенно при том отвращении к политике, которым была заражена вся интеллигенция. Сахаров в этом смысле, пожалуй, единственный политический мыслитель. И не даромнедаром он первым вписался в политическую жизнь. А диссиденты как таковые – они не политики. Они могут сказать: «Вот так будет хорошо». Но никто никогда не учил их, как перейти от сущего к должному. Каковы алгоритмы этого перехода, каковы стадии этого перехода? Как пройти по этому пути, не поскользнувшись, не перейдя границы допустимого и недопустимого компромисса?}}