Обсуждение:Гапон, Георгий Аполлонович/Архив/1

Гапон - зэк?

"По окончании академии получил место в петербургской пересыльной тюрьме." - он что - сидел или работал?--Pantzer 22:50, 20 октября 2007 (UTC)

Работал тюремным священником. Если бы сидел, фраза была бы построена по-другому. // vh16 (обс.) 06:54, 21 октября 2007 (UTC)

А у меня сложилось впечатление, что он сидел. Я подкорректировал текст для ясноси.--Pantzer 08:12, 21 октября 2007 (UTC)

Ненавидели и любили?!

Студенты и преподаватели Гапона ненавидели (по Лурье), а рабочие - любили (по большинству источников). И "не замечали" его заносчивость и прочие отвратительные черты характера. Что-то тут не так. Чувствуется отвратительными чертами характера Гапона наделил сам Лурье.

Пожелание

Не плохо б его прокламации добавить (хотя б в ссылках). Писал он иногда интересно и сильно.

Прокламации добавлены. Читайте на здоровье! --Aristodem 06:28, 6 мая 2010 (UTC)

Гапон у Максима Горького

В статье есть много пересечений с Максимом Горьким, который описал Гапона в литературном романе "Жизнь Клима Самгина. 40 лет". Во 2-ой части Горький дает портрет Гапона, описывая действия 9 января. Этот портрет (или ссылку) можно включить в место в статье, в котором описывается появление Гапона в квартире Горького и написание письма, что тоже отражено в романе. "...Без рясы, ощипанный, Гапон был не похож на того попа, который кричал и прыгал пред рабочими, точно молодой петушок по двору, куда внезапно влетел вихрь, предвестник грозы и ливня. Теперь, когда попу, точно на смех, грубо остригли космы на голове и бороду, - обнаружилось раздерганное, темненькое, почти синее лицо, черные зрачки, застывшие в синеватых, масляных белках, и большой нос, прямой, с узкими ноздрями, и сдвинутый влево, отчего одна половина лица казалась больше другой...."--Tepliy 20:50, 5 сентября 2010 (UTC)

Спасибо за предложение, но имейте в виду, что статьи Википедии носят сугубо документальный характер, тогда как роман Горького есть художественный вымысел. Сведения, сообщаемые в статье, должны подкрепляться ссылками на авторитетные источники, к числу которых не относятся художественные произведения. Поэтому ссылка на роман Горького в статье о Гапоне была бы неуместна. К этому следует добавить, что изображение Гапона в романе «Жизнь Клима Самгина» представляет собой грубую карикатуру, не имеющую ничего общего с действительностью. Образ «попа Гапона», созданный Горьким, не соответствует не только документальным свидетельствам о Гапоне, но и собственному восприятию Гапона Горьким в день 9 января. Сохранилось письмо Горького Е. П. Пешковой, написанное ночью 9 января 1905 года, в котором Горький пишет о Гапоне с нескрываемым восхищением:

«Гапон каким-то чудом остался жив, лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет Бога и церкви, в этом смысле он говорил только сейчас в одном собрании публично и — так же пишет. Это человек страшной власти среди путиловских рабочих, у него под рукой свыше 10 тысяч людей, верующих в него, как в святого. Он и сам веровал до сего дня — но его веру расстреляли. Его будущее — у него в будущем несколько дней жизни только, ибо его ищут, — рисуется мне страшно интересным и значительным — он поворотит рабочих на настоящую дорогу».

Карикатурный образ Гапона, который «прыгал», «топал ножкой» и т. д., создан много лет спустя после этих событий и основан на сложившемся стереотипе «попа-провокатора», случайным образом вставшего во главе массового народного движения. Ни в одном документальном источнике, описывающем события 9 января, нет ничего похожего на горьковский вымысел. К сожалению, и великий писатель Горький не удержался от соблазна принять участие в кампании по шельмованию убитого священника. --Aristodem 09:10, 8 сентября 2010 (UTC)

Комментарий: Добавлю только, что Горький разочаровался в бывшем герое революции и вожде рабочих не много лет спустя, а через восемь месяцев после январской демонстрации, а своё художественное впечатление о Гапоне создавал, будучи лично с ним знакомым, а не только по скандалёзным слухам.ТрiумфаторЪ 10:03, 8 сентября 2010 (UTC)

Вымысел и правда

Чтобы мои слова не казались голословными, приведу для сравнения несколько свидетельств, описывающих выступления Гапона перед рабочими накануне «Кровавого воскресенья». Вот как это выступление изображаетя Горьким в романе «Жизнь Клима Самгина» (привожу в сокращении):

— Н-нет, братья, — разрезал воздух высокий, несколько истерический крик. Самгин ткнулся в спину Туробоева и, приподнявшись на пальцах ног, взглянул через его плечо, вперед, откуда кричал высокий голос.

— Нет, не то мы скажем! Мы скажем: нищета... Густой голос сердито и как в рупор крикнул через голову Самгина:
— Мы, батя, не нищие, — ограбленные, во-от!
— Нищета родит зависть, — мы скажем, — зависть — вражду, но вражда — не закон, вражда — не правда...

То — звучнее, то — глуше волнообразно колебался тихий говорок, шопот, сдерживаемый кашель, заглушая быстрые слова оратора. В синем табачном дыме, пропитанном запахом кожи, масла, дегтя, Самгин видел вытянутые шеи, затылки, лохматые головы, они подскакивали, исчезали, как пузыри на воде. Впереди их люди тесно сидели, почти все наклонясь вперед, как сидят, греясь пред печкой. Дальше пол был, видимо, приподнят, и за двумя столами, составленными вместе, сидели лицом к Самгину люди солидные, прилично одетые, а пред столами бегал небольшой попик, черноволосый, с черненьким лицом, бегал, размахивая, по очереди, то правой, то левой рукой, теребя ворот коричневой рясы, откидывая волосы ладонями, наклоняясь к людям, точно желая прыгнуть на них; они кричали ему:
— Громче, батя!
— Тише-е!
— Он — человек! — выкрикивал поп, взмахивая рукавами рясы. — Он справедлив! Он поймет правду вашей скорби и скажет людям, которые живут потом, кровью вашей... скажет им свое слово... слово силы, — верьте!

Да, рабочие сидели по трое на двух стульях, сидели на коленях друг друга, образуя настолько слитное целое, что сквозь запотевшие очки Самгин видел на плечах некоторых по две головы. Неотрывно, не мигая, он рассматривал судорожную фигурку в рясе; ряса колыхалась, струилась, как будто намеренно лишая фигуру попа определенной, устойчивой формы. Над его маленькой головой взлетали волосы, казалось, что и на темненьком его лице волосы то — вырастают, то — сокращаются. Выгибая грудь, он прижимал к ней кулак, выпрямлялся, возводя глаза в сизый дым над его головою, и молчал, точно вслушиваясь в шорох приглушенных голосов, в тяжелые вздохи и кашель. Самгин уже чувствовал, что здесь творится не то, что он надеялся видеть: этот раздерганный поп ничем не напоминал Диомидова, так же как рабочие совершенно не похожи на измятых, подавленных какой-то непобедимой скукой слушателей проповеди бывшего бутафора.
— Замученные работой жены, больные дети, — очень трогательно перечислял поп. — Грязь и теснота жилищ. Отрада — в пьянстве, распутстве.
— Брось — знаем! — оглушительно над ухом Самгина рявкнул трубный голос; несколько голосов сразу негромко стали уговаривать его:
— Перестань, кочегар...

Поп все кричал, извиваясь, точно его месили, как тесто, невидимые руки. Вот из-за стола встали люди, окружили, задергали его и, поталкивая куда-то в угол, сделали невидимым.

А вот как описывают выступления Гапона перед рабочими 6, 7 и 8 января документальные источники. Сравнения этих описаний с фрагментом из романа Горького позволяет наглядно почувствовать разницу между художественным вымыслом и исторической правдой.

• Этьен Авенар. Кровавое воскресенье. Пер. с французского. Харьков, 1925 г.:

Вечером в пятницу Гапон говорил по крайней мере на 11-ти митингах. Там, где помещение невелико, бывало по два митинга подряд. Гапон обладает даром народного, всепобеждающего красноречия. Его речи трогательно-просты и переходят иногда в разговор между оратором и присутствующими.

«Готовы ли вы бороться за свои права?» «Да, да». «Клянётесь ли вы сражаться за свободу на смерть?» «Да, свобода или смерть». И во многих местах присутствующие присягали на кресте, что они готовы пожертвовать своей жизнью.
Гапону удаётся проводить при знаках шумного одобрения постановления ошеломляющей смелости, которые завтра будут фигурировать в петиции царю. Вместе с тем, благодаря ему, забастовка перестаёт быть лишь экономической и приобретает политический характер. Резолюции либеральных банкетов, даже резолюции земств кажутся такими бледными рядом с петицией, которую рабочие попытаются завтра представить царю. Она преисполнена благоговейной и трагической важности.

Один из либералов, деятельный политик, искренне признавался мне, что ещё в четверг, 6-го, за три дня до демонстрации он сказал одному приятелю: «За последние два-три дня только и речи, что об этом Гапоне. Не сходить ли посмотреть, что это такое?» И он пошёл в тот же вечер. Он вернулся потрясённый, полный изумления и восхищения перед этим человеком, который заставлял действовать как раз самых мирных рабочих.

• Л. Я. Гуревич. Народное движение в Петербурге 9 января 1905 г. / «Былое», № 1, Петербург, 1906 г.:

В эти же дни он лично объехал все отделы. Он говорил с возрастающим возбуждением и страстью, всё более и более поднимая настроение толпы. Он надорвал себе голос, еле держался на ногах, но продолжал ездить и говорить до последнего часа — до поздего вечера 8 января. По-видимому, речи его не везде были одинаковы по тону — быть может, в зависимости от степени подготовки толпы. В некоторых отделах он говорил спокойно, сообщая толпе уверенность в успехе. В других он уже забрасывал слова о возможности неуспеха, о предстоящих опасностях, о том, что царь может отказаться принять и выслушать народ свой. Эти речи он кончает словами: «и тогда нет у нас царя»... «И тогда нет у нас царя», как эхо откликается толпа. «Все умрём. Клянёмся стоять все до одного. Батюшка, благословляем тебя на подвиг, веди нас». Все были в восторженном состоянии, рассказывают свидетели. «Многие плакали, топали ногами, стучали стульями, колотили кулаками в стены и, поднимая руки вверх, клялись стоять до конца».
Две записи говорят о том, как приехал 8-го января Гапон в Шлиссельбургский отдел. Толпа, обступившая помещение отдела, просила его выйти к ней. Было темно. Зажгли на дворе фонарь, и при свете его председатель отдела, встав на бак, стал читать петицию, а Гапон, стоя подле него, разъяснял петицию. Гапон «приводит характеристику настоящего и будущего и рисует картину тех бесправий, которые у нас существуют. Много было таких, что слёзы катились по лицу от невольных потрясений, которые у нас на глазах происходят. И так рассказал это и приглашал идти на площадь... И раздавались отчаянные крики: «Помрём на площади».

• Воспоминания Разорёнова / Первая русская революция в Петербурге. 1905 г. Под редакцией Ц. Зеликсон-Бобровской. Л.-М., 1925 г. Сборник I.:

За день до 9 января было назначено общее собрание всех рабочих, в том же помещении собрания (общества) русских фабрично-заводских рабочих. Народу было много, ждали Гапона... Около двух часов Гапон приехал. Речь Гапона была горячая, говорил он красиво, зажигательно:

«Жить дальше так нельзя; дети пухнут, мужья и братья изнывают на войне... Оденем лучшее платье, пойдём к царю и скажем: «Ты наш отец — мы твои дети. Делай с нами, что хочешь, — от твоих чиновников не стало житья. Созови народных представителей». Пойдём к царю, и если уж царь не выслушает, — то нет у нас больше царя, и мы тогда крикнем: «долой царя!..».

Взволнованная и напряжённая толпа жадно слушала слова Гапона и хором повторяла: «долой царя!»... Нервный подъём был колоссальный. Многие плакали, Гапон благословлял, толпа клялась и подписывалась под каким-то листом...

• Д. Д. Гиммер. 9 января 1905 года в С.-Петербурге / «Былое», № 1, 1925 г.:

Я слушал Гапона, читавшего и объяснявшего петицию, поражаясь его громадным демагогическим талантом и его организационной волей, подчинявшей себе наших ребят настолько, что, например, тов. Сухов, студент Политехникума, сильный большевистский агитатор, когда читал после Гапона, по его отъезде, «петицию» новым толпам рабочих, то невольно воспроизводил все жесты Гапона, подражал его интонации, говорил с его южным акцентом. До смешного... о других говорить не приходится; закроешь глаза, слушаешь и видишь перед собой Гапона и только в самом конце, по прочтении «петиции», когда вместо гапоновского «я» его заменяющий говорит «отец Гапон», то удостоверяешься, что это говорил не он.
А заканчивал свою беседу Гапон эффектно; он говорил так: «Ну вот, подам я царю «петицию», что я сделаю, если царь примет её? Тогда я выну белый платок и махну им, это значит, что у нас есть царь. Что должны сделать вы? Вы должны разойтись по своим приходам и тут же выбрать своих представителей в Учредительное Собрание. Ну, а если... царь не примет петицию, что я тогда сделаю? Тогда я подниму красное знамя, это значит, что у нас нет царя, что мы сами должны добыть свои права». Последние слова обыкновенно вызывали бурю негодования у собравшихся и они авансом начинали честить Николая кровопийцей, извергом и т. п. лестными эпитетами и кричать «долой его!»

• В. Ф. Гончаров. Январские дни 1905 г. в Петербурге / «Каторга и ссылка», № 1, 1932 г.:

Но всё это было ничто по сравнению с тем, что случилось при выступлении самого Гапона вечером 8 января. Это выступление Гапона сопровождалось необыкновенным даже в эти дни подъёмом в среде слушателей, порой доходившим до невероятной, религиозной экзальтации.

Все собравшиеся не могли поместиться в зале. Несколько тысяч рабочих толпилось во дворе и на улице. Погода в этот вечер была тёплая, и вот Гапон взобрался на какое-то возвышение около крыльца. Возле него зажгли пару факелов. Толпа замерла и лишь по временам отвечала на вопросы оратора: «Правильно!.. Верно!!..» Когда же Гапон, повысив голос и немного по-церковному произнёс заключительные слова петиции: «Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию счастливой и славной, а имя твоё запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена; а не повелишь, не отзовёшься на нашу мольбу, — мы умрём здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда больше итти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу... Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России, — нам не жаль будет этой жертвы, мы охотно приносим её», — толпа замерла на одно мгновение и потом, действительно, как один человек, грянула громовым раскатом: «Пусть... не жаль, умрём!»

Дальше Гапон заявил, что «если царь не примет рабочих, то такого царя нам не надо», и тут раздался многотысячный гул: «Да, не надо!»

По-моему, комментарии тут излишни. --Aristodem 09:48, 8 сентября 2010 (UTC)

Мотивы убийства

В задачу статьи не входит раскрытие мотивов преступления, но, тем не менее, вопрос напрашивается сам собой: зачем нужно было убивать Гапона, если он всего-навсего наивный идеалист, в худшем случае — недотёпа-авантюрист, но никак не провокатор? У Рутенберга не было иного мотива к преступлению, кроме указания ЦК ПСР. Однако эсеры основывали своё решение не только на сведениях Азефа, но и на информации самого Рутенберга. Как следует из статьи, истинные мотивы «предательства» Гапона, — получение денег на последующую рев. деятельность, были известны многим, не мог не знать об этом и Рутенберг, но он не сделал выводов (или не захотел). А почему? Если мотивы Гапона: социально-утопическое прожектёрство, то точно таких же мотивов придерживались и эсеры. Расхождение в тактике в данном случае ничего не объясняет. Чтобы было понятнее, ведь не устраивали же эсеры терактов против соц. демократов только потому, что те имели другую программу переустройства общества!

Что-то тут не так... ТрiумфаторЪ 08:21, 4 июня 2010 (UTC)

Убийства Сипягина, Плеве, Сергея Александровича с одной стороны и Н. Ю. Татарова с другой стороны демонстрируют бескомпромиссность и к политическим врагам, и к провокаторам в своих рядах. Эсеры приципиально подходили к политическим убийствам, демонстрируя свою позицию в специальных заявлениях от имени партии. Гапон убит именно как провокатор, а не как авантюрист и политический противник, и это ещё больше запутывает картину. Если убийство Гапона — политическая ошибка, её кто-то из позднейших деятелей партии впоследствии мог признать или хотя бы прокомментировать. Однако ничего подобного не последовало. ТрiумфаторЪ 09:38, 4 июня 2010 (UTC)

После политических убийств М. Я. Герценштейна и Г. Б. Иоллоса в 1906 - 1907 годах последовал большой общественный резонанс, устраивались депутатские запросы, думские слушания и т. д. Когда же убили Гапона, и ни у кого никаких вопросов не возникло. Как будто это всех устраивало? Быть может, весь круг этих вопросов осветить в секции «После убийства»? ТрiумфаторЪ 10:43, 4 июня 2010 (UTC)

Мотивы убийства Гапона

Кто убил Гапона

1. Заговор трёх лиц.

Прежде чем отвечать на вопрос, за что убили Гапона, необходимо ответить на вопрос, кто его убил. Было бы неверно утверждать, что убийство Гапона было совершено партией эсеров. Убийство Гапона совершили члены партии эсеров, но оно не было делом партии как таковой. ЦК партии эсеров отказался взять на себя ответственность за это убийство, как он делал во всех остальных случаях. Информация об организации убийства Гапона содержится главным образом в трёх источниках: в мемуарах Рутенберга, в воспоминаниях Савинкова и в переписке Чернова с историком Николаевским. Согласно этим источникам, решение об убийстве Гапона было принято в Гельсингфорсе группой из трёх лиц: Азефом, Черновым и Савинковым, и было оформлено ими как постановление ЦК партии эсеров. Из этих троих членами ЦК были только двое — Азеф и Чернов, а Савинков был привлечён как один из руководителей боевой организации с совещательным голосом. Другие члены ЦК не только не принимали участия в принятии решения, но и их мнения по этому вопросу никто не спрашивал. Когда впоследствии Чернов выехал за границу и сообщил о принятом решении другим членам ЦК, то встретил с их стороны крайне неодобрительное отношение. Если ЦК и примирился с двойным убийством Гапона и Рачковского, то только потому, что Рачковский был одним из старейших врагов партии и ради его убийства можно было пожертвовать и Гапоном. Однако после того как стало ясно, что двойное убийство не состоится, заграничный ЦК отменил принятое в Гельсингфорсе решение об убийстве Гапона и заменил его другим решением — об участии в общественном суде над Гапоном с целью разглашения сведений о его связях с охранкой. Когда же из России пришло известие, что Гапон убит Рутенбергом, ЦК наотрез отказался признать это убийство партийным делом и объявил его частным делом Рутенберга. На претензии, предъявленные Рутенбергом к своему ЦК, последний в лице М. А. Натансона отвечал, что не давал и не мог дать санкции на это убийство, так как «ЦК не может одновременно судить и убивать». Таким образом, следует констатировать, что убийство Гапона явилось результатом частного заговора группы из трёх лиц, действовавших без санкции главного руководства своей партии.

2. Роль Азефа.

Сам ход событий на основании указанных источников рисуется следующим образом. После беседы с Гапоном, рассказавшим ему о своих встречах с Рачковским, Рутенберг выехал в Гельсингфорс и стал искать встречи с руководством своей партии. Первым человеком, которого он встретил, случайно или не случайно, оказался Азеф. Услышав, что Гапон встречается с Рачковским, Азеф, по словам Рутенберга, «пришёл в негодование» и заявил, что Гапона следует немедленно убить, «как гадину». На следующий день в Гельсингфорс, случайно или не случайно, приехал Савинков. Узнав от Азефа о рассказе Рутенберга, Савинков присоединился к его мнению и также заявил, что Гапона нужно убить. Третьим человеком, приехавшим в Гельсингфорс, оказался Чернов. Выслушав упомянутый рассказ, Чернов также присоединился к мнению Азефа и Савинкова, но заявил, что убивать одного Гапона нельзя, так как рабочие массы подумают, что его убили на почве политической конкуренции. Поэтому Чернов предложил компромиссный вариант: убить Гапона вместе с Рачковским, что должно было стать доказательством их связи. Азеф присоединился к этому мнению, и оно было оформлено как решение выездного заседания ЦК партии — за отсутствием других членов, находившихся за границей. После этого Чернов и Савинков покинули Гельсингфорс, а Азеф взял на себя роль инструктора Рутенберга, которому было поручено исполнение убийства. В частной беседе с Рутенбергом Азеф от имени ЦК разрешил ему убить и одного Гапона, если не удастся убить их вдвоём с Рачковским. Азеф также указал Рутенбергу лиц, которые должны были помочь ему в исполнении убийства одного Гапона, а на случай неудачи Рутенберга начал готовить параллельную боевую группу для осуществления той же цели. Вскоре после этого Рачковский, вероятно предупреждённый Азефом, перестал являться на встречи с Гапоном, и Рутенберг привёл в исполнение второй вариант плана, разрешённый ему Азефом, то есть убил одного Гапона. Когда же ЦК партии эсеров узнал о свершившемся факте, Азеф открестился от своей причастности к этому делу, заявив, что поручения убивать одного Гапона он Рутенбергу не давал. А так как авторитет Азефа в партии эсеров был непререкаем, то ЦК поверил Азефу и возложил всю ответственность за убийство на Рутенберга, объявив, что убийство было его частным делом.

Таким образом, весь ход событий позволяет сделать четыре несомненных вывода. Первый — что инициатива убийства Гапона исходила от Азефа; второй — что решение об убийстве было принято под непосредственным влиянием Азефа; третий — что ключевую роль в подготовке и организации убийства сыграл Азеф; и четвёртый — что Азеф действовал тайно от руководства партии. Это заставляет предполагать, что Азеф в своих действиях руководствовался не партийными, а какими-то собственными мотивами.

3. Роль Савинкова, Чернова и Рутенберга.

Что касается других участников дела, то о них следует сказать следующее. Чернов и Савинков, участвовашие в принятии решения об убийстве, были самыми близкими к Азефу людьми в руководстве партии. С Азефом их сблизила приверженность террористическим методам борьбы. Они безоговорочно признавали авторитет своего старшего товарища и всегда поддерживали его решения. Про Савинкова историк Б. И. Николаевский даже говорил, что он был «послушным орудием» в руках Азефа, и Азеф пользовался им всегда, когда надо было протолкнуть своё мнение. Впоследствии именно Чернов с Савинковым выступали главными защитниками Азефа, когда Бурцев обвинил его в сотрудничестве с охранкой. Поэтому не вызывает удивления, что именно эти двое случайно оказались в Гельсингфорсе, когда Азефу понадобилось заручиться их поддержкой в деле ликвидации Гапона. По поводу четвёртого участника — Рутенберга — следует сказать, что он не был членом партийного руководства и не мог участвовать в принятии решения. Рутенберг в этом деле выступал в качестве исполнителя, которому было поручено совершить убийство Гапона. По словам других участников, Рутенберг соглашался с необходимостью убить Гапона, но хотел, чтобы это сделали другие люди — члены боевой организации. Однако Азеф и Савинков оказывали на него сильное психологическое давление, и Рутенберг вынужден был согласиться на роль убийцы. Вот как описывает это в письме к Николаевскому Чернов:

«И Азеф, и особенно Савинков буквально припирали к стенке Рутенберга: как он мог он, до некоторой степени „создавший“ Гапона и приведший его в партию, так долго и так пассивно воспринимать его „совратительные“ демарши? Азеф ещё сравнительно не так горячился, но Савинков буквально весь кипел от негодования и буквально третировал за это растерянного, удручённого, похожего на „мокрую курицу“ (как выразился потом, в разговоре лично со мной, тот же Савинков) беднягу Рутенберга. Оба, в сущности, говорили, что и право, и долг революционера, к которому является с гнусным предложением предатель, — не спрашиваясь и не обращаясь ни к каким инстанциям, непосредственно — разделаться с ним. Все дальнейшие переговоры, планы, приготовления — были сплошным изнасилованием Рутенберга Азефом и Савинковым, навязывавшим ему самую активную роль в уничтожении Гапона вместе с Рачковским, тогда как Рутенберг всячески упирался, „малодушествовал“ (опять же по характеристике Савинкова и Азефа) и стремился ограничить свою роль — ролью приманки для Гапона, и передачи всего дальнейшего другим».

Остаётся последнее звено — рядовые исполнители. Как минимум четыре источника — воспоминания Рутенберга, Савинкова, С. Д. Мстиславского и Л. Г. Дейча — единогласно утверждают, что рядовыми исполнителями были члены партии эсеров, считавшие, что они исполняют партийное решение. После того как ЦК партии отказался принять на себя ответственность за убийство, эти исполнители приходили к Рутенбергу с вопросом: в каком деле они участвовали — в его личном или в партийном, и как держать себя при аресте? Рутенберг, по его словам, ответил, что в случае ареста они должны сказать правду — то есть что они участвовали в деле, которое считали партийным на основании слов Рутенберга.

Таким образом, весь ход организации убийства можно представить в виде следующей цепочки: Азеф (инициатор убийства) — Савинков и Чернов (принятие решения об убийстве) — Рутенберг (подготовка убийства) — члены партии эсеров (исполнение убийства).

Вопрос о мотивах убийства

1. Полицейские мотивы Азефа.

Если установлено, что главную роль в убийстве Гапона сыграл Азеф, следует поближе познакомиться с личностью этого человека. Евно Азеф был платным агентом Департамента полиции, добровольно поступившим на службу в 1893 году. На протяжении многих лет Азеф исполнял роль полицейского осведомителя и выдавал полиции десятки революционеров, многие из которых были отправлены на виселицу. Азеф писал в Департамент полиции обширные доносы, многие из которых сохранились в архивах и недавно были изданы отдельной книгой. За свою работу Азеф получал регулярное жалованье, которое к 1906 году составляло 1000 рублей в месяц. Азеф пережил многих полицейских начальников. До 1905 года он работал под началом Л. А. Ратаева, в 1906-1906 — под началом П. И. Рачковского, с 1906 — под началом А. В. Герасимова. Герасимов называл Азефа «самым ценным своим сотрудником» и до конца защищал его от обвинений в «двойной игре». В то время, о котором идёт речь, начальником Азефа был Рачковский. Когда начались отношения Азефа с Рачковским, точно неизвестно, но А. А. Лопухин в своих воспоминаниях утверждал, что Азеф сотрудничал с Рачковским ещё в 1902 году. Существует мнение, впервые высказанное Бурцевым, что террористические акты, которые совершал Азеф во главе боевой организации, осуществлялись им по соглашению с Рачковским. Этого же мнения придерживался хорошо знавший Рачковского Лопухин. По этой версии, Рачковский был коррумпированным полицейским чиновником, использовавшим своих агентов в террористических организациях для достижения личных целей. Пользуясь Азефом как орудием, Рачковский устранял своих политических конкурентов и прокладывал себе дорогу к власти. Первый такой случай относится к 1904 году, когда Азефом было организовано убийство министра внутренних дел В. К. Плеве. За два года до этого Плеве снял Рачковского со всех постов и отправил его в опалу. После убийства Плеве Рачковский вернулся на полицейскую службу и начал подниматься по служебной лестнице. В начале 1905 года, после организованного Азефом убийства Сергея Александровича, Рачковский получил в управление Петербургское охранное отделение, а в сентябре 1905 был назначен вице-директором Департамента полиции. С этого момента Рачковский получил в своё распоряжение всю полицейскую агентуру и сосредоточил в своих руках большую власть. В конце 1905 — начале 1906 года Рачковский неоднократно встречался с Азефом и получал от него агентурную информацию. Как следует из мемуаров Герасимова, на этих встречах Азеф с Рачковским обсуждали, среди прочего, и дело Гапона. Таким образом, учитывая прямую связь Азефа с Рачковским, можно утверждать, что действия Азефа в деле Гапона осуществлялись с ведома, а возможно, и под прямым руководством Рачковского.

2. Мотив политической вражды.

Уже с лета 1905 года, когда Гапон ушёл из партии эсеров, между ним и партийными революционерами возникла вражда. Летом 1905 года Гапон начал создавать свой «Всероссийский Рабочий Союз», который должен был объединить под своими знамёнами всех рабочих, а затем и крестьян России. Идеология гапоновского «Союза» строилась на недоверии к партийной интеллигенции и лозунге «Освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих». Создавая свой «Рабочий Союз», Гапон намеревался отбирать электорат у партийных революционеров, что не могло не встретить с их стороны враждебного отношения. И социал-демократы, и эсеры окрестили политику Гапона «демагогией» и «авантюризмом» и на своих партийных совещаниях обсуждали методы борьбы с этим явлением. Ситуация резко осложнилась после Манифеста 17 октября, когда Гапон вернулся в Россию. Если до октября 1905 года отношение партий с Гапоном носило характер политической конкуренции, то с этого момента оно переросло в открытую политическую вражду. Вернувшись в Россию, Гапон заключил союз с графом Витте и начал вести открытую агитацию против влияния революционных партий. В своих воззваниях к рабочим и многочисленных интервью Гапон поддерживал политику правительства Витте и осуждал проповедуемые партиями вооружённые методы борьбы. При этом следует учитывать, что в конце 1905 — начале 1906 года Гапон по-прежнему имел огромное влияние на рабочие массы, а его имя было таким громким, что по известности и влиянию с ним не мог соперничать ни один революционер. Кроме того, в самих рабочих массах было сильно стремление к мирному, чисто профессиональному рабочему движению, которое олицетворялось Гапоном и его рабочим «Собранием». Поэтому уже по первому призыву Гапона в «Собрание» выразили готовность вступить десятки тысяч питерских рабочих, а в будущем их число могло увеличиться ещё на порядок. Таким образом, с момента возвращения в Россию Гапон стал уже не простым конкурентом, а опасным политическим врагом партийных революционеров, с которым следовало бороться так же, как с Витте, Дурново или «Союзом русского народа».

Следует заметить, что борьба с Гапоном была не очень сложным делом, так как всё гапоновское движение держалось исключительно на его имени и авторитете. В этом была его главная слабость. Сила и влияние революционных партий основывались на определённой идеологии, которая собирала вокруг себя отдельных людей. Роль отдельных личностей в революционных партиях была сравнительно невелика, и каждый революционный лидер мог быть заменён на своём посту другим человеком. Поэтому арест, гибель или моральная дискредитация отдельных революционных лидеров никак не сказывались не успехе деятельности самих партий. С Гапоном дело обстояло совершенно иначе. У него не было никакой чёткой идеологии, под которую он собирал бы своих последователей. Всё его влияние держалось исключительно на его имени, на симпатии народных масс к герою 9-го января. Поэтому уничтожить гапоновское движение было несложно: для этого нужно было уничтожить — морально или физически — самого Гапона. Именно эту тактику и избрали революционные партии. Уже осенью 1905 года на партийных совещаниях обсуждался вопрос борьбы с «гапоновщиной». С этого момента в печати началась активная компания, имевшая целью моральное развенчание героя 9-го января. С начала 1906 года эта компания приняла характер систематической газетной травли: Гапона ругали вором, предателем, провокатором и всеми возможными нелестными эпитетами. В газетах появлялись невероятные истории: писали, что Гапон ворочает миллионными суммами, полученными от правительства на истребление революционеров и т. п. Сам Гапон говорил в одном из последних интервью:

«Мое имя треплют теперь сотни газет — и русских, и заграничных. На меня клевещут, меня поносят и позорят. Меня, лежащего, лишенного гражданских прав, бьют со всех сторон, не стесняясь, люди различных лагерей и направлений: революционеры и консерваторы, либералы и люди умеренного центра, подобно Пилату и Ироду, протянув друг другу руки, сошлись в одном злобном крике: — Распни Гапона — вора и провокатора! — Распни гапоновцев-предателей!»

3. Мотив личной вражды.

Ещё одним мотивом, который, наряду с прочими, мог подтолкнуть к убийству Гапона, мог быть мотив личной вражды. Известно, что Гапон по характеру был самолюбивым, резким и вспыльчивым человеком, что постоянно приводило его к конфликтам с окружающими. За свою короткую жизнь Гапон успел поссориться со всеми, с кем только можно — с церковью, с правительством, с царём, с революционерами, с консерваторами, с журналистами, с Департаментом полиции и т. д., не говоря уже о личных обидах. Сам Гапон мог походя обидеть человека и даже забыть об этом, — а обиженные не забывали и нередко мстили ему за старые обиды. Когда весной 1905 года Гапон вступил в партию эсеров, он в короткое время поссорился со всеми её руководителями, так что его очень скоро попросили выйти из партии. Все обстоятельства этих событий неизвестны, но достоверно известно, что у Гапона были отношения личной вражды как минимум с двумя важными руководителями партии эсеров — Савинковым и Азефом. Конфликт с Савинковым произошёл в сентябре 1905 года, когда Гапон пытался завербовать в свой «Рабочий Союз» матроса Матюшенко. По воспоминаниям В. А. Поссе, эсеры считали Матюшенко чем-то вроде своей собственности и ревниво относились к попыткам перевербовать его другими организациями. Со стороны эсеров с Матюшенко работал как раз Савинков, который хотел привлечь его к террористической работе. Тут-то и произошёл конфликт с Гапоном, который, вернувшись из Финляндии, рассказывал о своих приключениях с пароходом «Джон Графтон». Матюшенко, увлечённый рассказами Гапона, охладел к эсерам, и в разговоре с Савинковым говорил: «Эсэры... Эсдеки... Надоели мне эти споры, одно трепание языком. Да и силы в вас настоящей нету. Вот у батюшки дела так дела...» Разозлившись на Гапона, Савинков, по его словам, прямо высказал ему всё, что он о нём думает, и обозвал его лжецом. Гапон, со своей стороны, также был сильно оскорблён и в ответ обозвал Савинкова сволочью. В результате они расстались со взаимными угрозами. Об этом конфликте известно из двух источников: со слов самого Савинкова — из «Воспоминаний террориста» — и со слов Гапона — из воспоминаний рабочего Карелина. Таким образом, сам факт конфликта сомнений не вызывает и для уголовного следователя мог бы представлять немалый интерес. У Савинкова, несомненно, был мотив для мести Гапону, а Савинков был не из тех людей, которым свойственно прощать своих врагов.

Обоснованность обвинений против Гапона

1. Кого предал Гапон?

Как известно, эсеры убили Гапона, обвинив его в предательстве. Сразу после убийства эсеры распространили через печать анонимное заявление, что Гапон убит «по приговору рабочей комиссии» как «предатель-провокатор». По позднейшему признанию, автором заявления был Рутенберг, редактором — эсер М. Р. Гоц. В качестве доказательства предательства Гапона в заявлении указывался тот факт, что Гапон согласился выдать за 100 тысяч рублей боевую организацию эсеров. Однако сам факт такого согласия не может быть основанием для обвинения Гапона в предательстве, поскольку никакой реальной информации Гапон полицейским не сообщил. Гапон не предлагал Рутенбергу выдавать полиции людей, а в случае ареста кого-либо из членов боевой организации предлагал устроить им побег и даже давал для этого собственные деньги. Сам Гапон не выдал полиции ни одного революционера и не сообщил им никаких партийных тайн, сославшись на своё незнание. Это утверждение Гапона подтверждается мемуарами полковника Герасимова, который писал, что Гапон на словах был готов выдать «всё и всех», но в действительности «ничего не знал». По утверждению же Рутенберга, Гапон, напротив, знал много конспиративных партийных тайн. Отсюда следует, что Гапон сознательно вводил в заблуждение полицейских, скрывая известные ему партийные тайны. В результате общение Гапона с полицией не привело к аресту ни одного человека, включая Рутенберга, которому Гапон клятвенно обещал, что его не арестуют. Далее. Есть большая разница между выражением готовности к сотрудничеству и реальным сотрудничеством с полицией. Многие известные революционеры во время допросов выражали готовность сотрудничать с полицией с тем, чтобы обмануть полицейских чиновников и вернуться к революционной деятельности. Так поступил, например, Г. Гершуни на допросе у Зубатова, притворно согласившись с его рассуждениями и дав согласие на сотрудничество. Об этом сообщает в своих мемуарах полковник А. И. Спиридович. «Зубатов, — вспоминал Спиридович, — не понял тогда достаточно хорошо Гершуни, не разглядел в нем уже готового убежденного террориста, слишком доверчиво отнесся к нему, поверил ему. Очутившись на свободе, Гершуни оправился от влияния Зубатова и отомстил правительству, как видно будет дальше, жестоко».

2. Революционные замыслы Гапона.

Как следует из воспоминаний Рутенберга, Гапон также дал согласие на сотрудничество, имея в виду революционные цели. В ходе общения с Рутенбергом Гапон подробно рассказывал ему свои революционные замыслы — о том, как войти в доверие к Рачковскому, узнать через него нужную информацию, пробраться к Витте и Дурново и организовать против них террористические акты. Сам Рутенберг в своих воспоминаниях утверждал, что не верил в искренность революционных замыслов Гапона, так как они казались ему фантастическими и противоречивыми. Однако неверие Рутенберга никоим образом не доказывает неискренности Гапона. Например, по мнению профессора Д. В. Поспеловского, в том, что Гапон говорил всё это совершенно искренне, нет никаких сомнений. Искренность Гапона пордтверждается независимыми источниками, в частности, свидетельствами гапоновских рабочих. Так, в одном разговоре с Рутенбергом в марте 1906 года Гапон говорил, что убийство Дурново, Герасимова, Рачковского для него теперь единственный способ очиститься от обвинений и восстановить свою репутацию. Гапон также говорил, что у него есть рабочие, готовые принять участие в этом деле. По словам Рутенберга, «Гапон... стал уверять, что говорит об этом серьезно. Надо хоть этих подлецов убить. Его (Гапона) общественное положение теперь таково, что только таким актом он может вернуть себе доверие». Далее Рутенберг писал: «Гапон говорил с таким жаром и увлечением, так хорошо симулировал, а я был в таком разбитом настроении, что поддался его игре и стал серьезно говорить с ним об этом». Между тем воспоминания рабочего А. Е. Карелина доказывают, что Гапон в этом разговоре с Рутенбергом не симулировал, а говорил чистую правду. Рассказывая о событиях февраля-марта 1906 года, Карелин вспоминал:

«Гапона затравили. Распространяли о нем пасквили и клевету. — Я покажу, что из себя представляю, — не раз говорил Гапон. — Они еще узнают, что я не грязная личность. И как был честным человеком, честным и останусь. Слушая эти речи, мы не знали, что он затевает: писать в газету или прибегнуть к террору. Случайно я узнал, что он решил избрать второй путь. Однажды ко мне пришел мой приятель, рабочий Андрих, Владимир Антонович, и сказал, что Гапон зовет его в боевую группу, которую начал составлять, задумав убить Рачковского, Витте и др. — Ничего из этого не выйдет. Террор вызовет ответный террор, — сказал я. Андрих послушался меня и не вошел в боевую группу. Гапон о своем намерении рассказал Рутенбергу, этот последний Азефу, а от Азефа узнал и Рачковский.»

Таким образом, свидетельство Карелина полностью совпадает со словами Гапона, которые он говорил Рутенбергу, и рассеивают сомнения в его искренности.

3. Отношение эсеров к этим замыслам.

Но зачем же было убивать Гапона, если у него были революционные замыслы? Для ответа на этот вопрос следует опять вернуться к вопросу о том, кто был инициатором его убийства. Инициатором убийства Гапона был полицейский агент Азеф, для которого именно наличие у Гапона революционных замыслов и было главным мотивом его убийства. Поэтому есть смысл ставить вопрос только о том, почему другие организаторы убийства — Савинков, Чернов и Рутенберг — согласились с инициативой Азефа. На это можно дать следующий ответ. Во-первых, эсеры уже и сами по себе были настроены слишком враждебно по отношению к Гапону, чтобы поверить в его революционные замыслы. Сотрудничество Гапона с Витте и его агитация против вооружённого восстания поставили его в такое положение, что революционеры уже прямо называли его предателем и обсуждали различные методы борьбы с ним. Поэтому известие о его связях с Рачковским было воспринято ими только как хороший повод, чтобы уничтожить его политически или физически, нисколько не интересуясь, каковы были его дальнейшие планы. Во-вторых, на отношение эсеров к революционным замыслам Гапона самым прямым образом повлиял Азеф. Известно, что Азеф пользовался в партии эсеров таким огромным авторитетом, который мог сравниться только с авторитетом Ленина или Плеханова в РСДРП. Известно также, что именно Азеф был первым человеком, которому Рутенберг сообщил о своём разговоре с Гапоном. Поэтому Азефу не составило никакого труда убедить сначала самого Рутенберга, а затем и других эсеров в том, что Гапон попросту врёт, когда говорит о каких-то своих революционных замыслах. Какие могут быть революционные замыслы у человека, который уже продался с потрохами графу Витте? Конечно, Азефу не могли не поверить, потому что он был самым авторитетным человеком в партии. Напротив, поверить Гапону было психологически трудно, так как он уже давно рассматривался партией как враг и предатель. Таким образом, Азеф без труда убедил своих однопартийцев, что Гапон — настоящий предатель и провокатор, и они свято хранили эту веру до конца своей жизни, даже после того, как было доказано, что сам Азеф — полицейский агент. Люди вообще неохотно признают свои ошибки, а к моменту разоблачения Азефа о деле Гапона все уже порядком забыли, и конечно, никому не пришло в голову пересмотреть своё отношение к этой старой истории. --Aristodem 11:07, 1 августа 2010 (UTC)

Сомнения

Почти всё выше сказанное не вызывает сомнения. Но роль Рутенберга сложнее. Он не годится лишь в слепые организаторы убийства. Он не имел мотивов личного участия в этом деле, как Азеф, Савинков. Он не был слепым доктринёром, как Чернов. Это фигура более самостоятельная. С Гапоном его связывало нечто вроде дружбы. Он действительно "отвечал" за Гапона перед партией, но он мог лучше других понять истинные мотивы поступков Гапона. Верить или не верить в них он и не был обязан. А кто них верил? Он мог провести, так сказать, собственное "аналитическое исследование", вместо этого он побежал к Азефу... Почему я так утверждаю? Вся последующая биография Рутенберга говорит о том, что он не был "рядовым тупым" террористом, скорее, наоборот. Вскоре после убийства он отходит от политической жизни, возвращается к ней в 1917 году, а после этого уже практически полностью принадлежит сионизму. В связи с разоблачением Азефа в 1909 году партийные функционеры могли бы переоценить прежнюю партийную деятельность, так или иначе связанную с Азефом. Но ни Гоц, ни Авксентьев, ни Аргунов, ни Керенский, ни Зензинов не нашли в себе возможности признать неправоту Азефа в отношении Гапона. Не сделал этого и Рутенберг. Но не слизняк же он в самом деле, как говорил Розанов?

Было ли "самоочищение" эсеров после разоблачения Азефа, ревизия его деятельности на посту вожака партии? Ошибка эсеров с Гапоном могла быть использована их политическими противниками: кадетами, октябристами, "правыми", но этого тоже не было. ТрiумфаторЪ 12:44, 1 августа 2010 (UTC)

Особый мотив Рутенберга

Я тут выскажу одну мысль, которая, насколько мне известно, до сих пор не высказывалась никем из исследователей.

Мысль эта состоит в том, что одним из мотивов Рутенберга в убийстве Гапона был мотив личного самосохранения. Дело в том, что у Гапона было одно характерное свойство: он не прощал предателей, то есть людей, которые, по его мнению, предавали его самого или его рабочую организацию. Об этом существует множество свидетельств. В. М. Чернов рассказывает в своих воспоминаниях такую историю: «Отправляя одного рабочего, бывшего эсера, с каким-то важным для себя поручением и, видимо, подозревая его в скрытом эсерстве, Гапон приставил к нему одного из своих „верных“, взяв с него предварительно торжественную клятву — если посланец изменит пославшему и поведет какую-нибудь свою линию — немедленно убить его, как изменника». Об этом же эпизоде рассказывает в своих воспоминаниях В. А. Поссе, причём указывает, что речь идёт о рабочем Н. Петрове: «Жизнь я потерял с тех пор, как связался с ним, — говорит у него Петров, — душу захватил, впился в неё когтями... Взял он с меня клятву, что я за лучшим своим другом Григорьевым, как сыщик, следить буду и прикончу его, если он против Гапона пойдёт». История эта имела продолжение. Вернувшись в Россию и, вероятно, не выдержав диктаторства Гапона, сам Петров переметнулся к эсерам. О том, что Петров с осени 1905 года был тайно связан с эсерами, сообщает в своих воспоминаниях С. Д. Мстиславский. Одновременно с этим Петров оставался на должности председателя Невского отдела «Собрания» и был одним из близких Гапону людей. В феврале 1906 года, вероятно, по наущению эсеров, Петров обнародовал в печати сведения о получении Гапоном 30 тысяч рублей от правительства Витте. Это событие вызвало большой скандал в обществе и резкую реакцию со стороны руководства гапоновского «Собрания».

Правление «Собрания» выступило с заявлением в печати, в котором расценивало действия Петрова как предательство. «Для нас нет никакого сомнения, — говорилось в заявлении, — что недостойная выходка бывшего нашего товарища, давшего торжественную клятву и честное слово рабочего, наряду с прочими 22 членами организационного комитета, не выносить пока в печать и в общество некоторых вопросов внутренней жизни, есть не что иное как предательство человека, продавшего свою душу на почве уязвлённого своего мелкого самолюбия. Вопрос: кому он продал себя?» Сам Гапон отреагировал на предательство Петрова ещё более решительно. Он поручил одному из рабочих, П. Черёмухину, убить Петрова, как предателя, и вручил ему для этого собственный револьвер. Черёмухин взялся выполнить поручение, однако Петров опередил его, сообщив ему через третьих лиц какую-то компрометирующую Гапона информацию. В результате Черёмухин не убил Петрова, а на заседании гапоновского «Собрания» застрелился сам. Однако на этом история не закончилась. После самоубийства Черёмухина поручение убить Петрова взяли на себя ещё трое рабочих во главе с Ф. Еслаухом. Явившись на квартиру Петрова, Еслаух заявил его жене, что пришёл «убить его, подлеца», и что «ему не быть живым»: «На каторгу, в Сибирь пойду, семью брошу, но его убью; если я не убью, так другой, не другой, так третий убьёт, — нас трое, всё равно от кого-нибудь да умрёт». Неизвестно, чем закончилось бы это для Петрова, если бы самого Гапона не убили через месяц эсеры.

Вернёмся теперь к Рутенбергу. Несложно заметить, что поведение Рутенберга как две капли воды похоже на поведение Петрова. Как и Петров, Рутенберг считался другом Гапона и пользовался его доверием. Как и Петрову, Гапон доверил Рутенбергу свои тайны и взял с него честное слово, что он сохранит эти тайны. И, как и Петров, Рутенберг нарушил своё слово и разгласил тайны Гапона его врагам. Несложно догадаться, как должен был отреагировать на это Гапон. С точки зрения Гапона, предательство Рутенберга был на порядок хуже, чем предательство Петрова. Петров разгласил только одну тайну, случайно ставшую ему известной. Рутенберг же, действуя по заданию партии, несколько недель встречался с Гапоном и, притворяясь его другом, выпытывал у него все его тайны. Возвращаясь домой, Рутенберг тщательно записывал свои разговоры с Гапоном и в письменном виде передавал их центральному комитету. В своих «отчётах» Рутенберг сообщал не только всё, что касается контактов Гапона с Рачковским и Департаментом полиции, но и всё, что могло хоть как-то скомпрометировать его в глазах общественного мнения. Собранный таким образом компромат предполагалось обнародовать в печати и использовать в качестве обвинительного материала на общественном суде против Гапона. Всё это должно было нанести по репутации Гапона такой удар, от которого он уже вряд ли сумел бы оправиться. Попробуем теперь поставить себя на место Гапона. Узнав о предательстве Рутенберга, Гапон должен был прийти в неописуемую ярость. Такого удара в спину, как Рутенберг, не наносил Гапону никто и никогда. Не может быть никаких сомнений, что Гапон поручил бы своим рабочим убить Рутенберга, как поручил убить Петрова. И Гапон не успокоился бы до тех пор, пока не уничтожил бы Рутенберга, хотя бы и собственными руками.

Всё это, конечно, прекрасно понимал и сам Рутенберг. История с Петровым происходила как раз в феврале-марте 1906 года, параллельно его встречам с Гапоном. Рутенберг узнал об этой истории из газет и затем несколько раз поднимал этот вопрос в своих беседах с Гапоном. В одной из бесед Рутенберг прямо спросил его о деле Петрова. «Ну что ж? — ответил ему Гапон, — мало ли в организации у тебя, например, бывает важных секретов? Если кто-нибудь откроет, его следует убить». Не удовольствовавшись этим, Рутенберг спросил: «А если бы я опубликовал всё это?» — т. е. всё то, что Гапон рассказывал ему о своих встречах с Рачковским. «Ты, конечно, этого не сделаешь, и говорить не стоит», — уклончиво ответил Гапон. Таким образом, у Рутенберга не оставалось никаких сомнений, что сделает с ним Гапон после того, как материалы их бесед будут опубликованы. И конечно, Рутенбергу было ясно, что партия не защитит его от мести Гапона, — не может же она приставить к нему телохранителей и пожизненно охранять. Итак, судьба оставляла Рутенбергу только один выход — чтобы избежать мести Гапона, самому убить Гапона и этим спасти свою жизнь. Как верно заметил другой известный революционер, «нет человека — нет проблемы». Вот почему, уже зная, что решение о двойном убийстве Гапона с Рачковским отменено, и имея возможность ликвидировать дело и уехать за границу, Рутенберг всё же поддался на уговоры Азефа и решился убить одного Гапона. --Aristodem 09:46, 3 августа 2010 (UTC)

Всё, что вы рассказываете, это крайне любопытно. Это очень важная черта в характере Гапона, которая делает его поступки понятнее. По крайней мере, мне. Необходимо как-то отразить это в статье. Очевидно, что сама напряжённая революционная эпоха ощутимо деформировала понимание ценности человеческой жизни, и понятия предателя и провокатора имели одинаковую силу в различных противоборствующих течениях: у эсереов, эсдеков, гапоновцев, и одинаковое возмездие в виде убийства. Так же как провокация, разъедавшая эсеров со стороны Азефа и Департамент полиции со стороны Рачковского. Быть может, гапоновское движение просто не успело окончательно сформироваться как общественное течение, чтобы провокация перекинулась и на него.

Хорошо! Интересное объяснение. Напоследок всё-таки скажу своё мнение относительно вашего метода излагать материалы, связанные с Гапоном. Всё, что вы излагаете, мне представляется неким взглядом изнутри Гапона, изнутри гапоновской организации. Это ни хорошо, ни плохо. Нет, скорее, даже это очень хорошо. Такой взгляд позволяет взглянуть на события в таком аспекте, который был бы невозможным при «бесстрастном, обективном» изложении. Но мне всё же не хватает в вашей статье некоего гамбургского счёта, точки зрения с высоты птичьего полёта, Гапон и гапоновцы в глазах пёстрых политических сил и течений: правых, соц. демократов, кадетов-либералов, правительственной бюрократии, толстовцев, церкви, «культурной элиты», независимых, с точки зрения потомков и т. д. Перед судом истории, так сказать. Извините мне мои придирки, я говорю так потому, что мне очень нравится ваша работа и ваше заинтересованное отношение к теме, поэтому и мера требований выросла, как если бы вы были историком a la Thomas Carlyle :). ТрiумфаторЪ 10:59, 3 августа 2010 (UTC)

Спасибо на добром слове! Не могу не согласиться с определением моей позиции как попытки «взглянуть изнутри». Попытка взглянуть на события со стороны самого Гапона и его рабочих является естественной реакцией на предшествующую столетнюю традицию, когда о Гапоне судили исключительно на основании свидетельств его убийц. Конечно, было бы странно, если бы люди, столь зверски и, в сущности, предательски убившие Гапона, написали о нём в своих воспоминаниях что-то хорошее. Всякий убийца инстинктивно стремится к оправданию своего поступка, а для того, чтобы оправдать убийство человека, есть только один верный способ — надо изобразить убитого человеком, заслужившим своей смерти. Этому, в сущности, и посвящены целиком воспоминания Рутенберга и отчасти воспоминания его товарищей по партии. У читателя должно сложиться впечатление: убитый был настолько плох, что его просто нельзя было не убить. Эта цель достигается с помощью нехитрых приёмов: убитому приписываются самые отвратительные человеческие пороки — грубость, глупость, жадность к деньгам, прожорливость, похотливость и т. п. В результате читатель начинает испытывать почти физическое отвращение к убитому, так что, когда дело доходит до его убийства, читатель не только не испытывает возмущения, но напротив, чувствует удовлетворение от того, что такая «грязная личность» наконец-то получила по заслугам. На этом же приёме, кстати, построены воспоминания Феликса Юсупова о Распутине. Не знаю, читал ли Юсупов Записки Рутенберга, но эффект получился тот же: читатель вместе с автором начинает испытывать отвращение к жертве и радуется, когда его отправляют на тот свет. Естественно, серьёзный исследователь не может позволить себе такого легкомыслия и должен критически относиться к тому, что пишет о своей жертве убийца. Так ведь можно опорочить любого человека. Если бы Иуда Искариот написал свои воспоминания о Христе, он у него тоже вышел бы несимпатичной личностью: грубым, тщеславным, невежественным, любящим поесть и выпить и т. д. И читатель, вероятно, согласился бы с тем, что такую «грязную личность» стоило повесить на кресте... --Aristodem 08:52, 5 августа 2010 (UTC)

Ваш мотив — мотив восстановления исторической справедливости по отношению к Гапону — понятен, оправдан и закономерен. Но останавливаться исключительно на этом мотиве тоже не следует, нужно идти ещё дальше. Нужно попытаться изобразить события, связанные с личностью Гапона, преодолев неприязнь к его недоброжелателям, как это сделал Карлейль в "Истории Великой французской революции". В своём описании он всех жалел: и жирондистов, и якобинцев, и императора. И одновременно никого не щадил, каждому воздал по заслугам, оттого исторические портреты под его пером получились живые, со своими страстями, понятные, а исторические картины выпуклые. У нас с этим сложно из-за необходимости АИ, но стремиться к этому, я считаю, всё-таки необходимо. И необходимо, я думаю, подвести какую-то черту под оценкой Георгия Гапона, несмотря на то, что его личность была оболгана. ТрiумфаторЪ 09:29, 5 августа 2010 (UTC)

Думаю, что давать оценку личности Гапона на сегодняшний день преждевременно. Гапон — это, в сущности, неисследованная личность. На сегодняшний день на русском языке нет практически ни одной научной монографии, посвящённой Гапону. Исключение составляет небольшая, хотя и добросовестная, книжка И. Н. Ксенофонтова, которая посвящена в основном восстановлению хронологии и состоит почти целиком из цитат. Сочинения советских авторов я к разряду научной литературы не отношу. Нет ни одной работы, в которой личность и деятельность Гапона подвергались бы какому-то анализу, делались какие-то выводы, давались ответы на вопросы и т. п. При написании статьи я был вынужден опираться почти исключительно на первоисточники, потому что серьёзных вторичных источников по этой теме просто нет. В то же время существует огромное количество материалов о Гапоне, в том числе архивных, никак не задействованных в научном обороте и практически неизвестных даже историкам. Многие эпизоды биографии Гапона покрыты тьмой. Никогда не издавалась частная переписка Гапона в последние годы его жизни; остались неопубликованными воспоминания многих соратников Гапона; пылятся в архивах рукописи гапоновских рабочих, которые могли бы пролить свет на тёмные эпизоды его биографии и т. д. Короче говоря, история Гапона — это терра инкогнита, открывать которую предстоит ещё поколениям историков. Мой замысел состоял только в том, чтобы привлечь внимание к неизученной личности Гапона и дать толчок новым исследованиям. Сам же я не претендую на какую-то оценку деятельности Гапона и думаю, что для этого просто нет достаточных данных. --Aristodem 01:18, 7 августа 2010 (UTC)

Почему эсеры не раскаялись

Ответ на вопрос, почему эсеры не раскаялись в убийстве Гапона, состоит в том, что они были политиками. Партия эсеров была политической партией, а политическим партиям не свойственно раскаяние. Раскаяние, признание своих ошибок — это моральные, а не политические категории. Политика же строится не на моральных, а на прагматических принципах. Признание политиком своих ошибок — неразумно и непрагматично. Политик, признающий свои ошибки, подрывает свой авторитет, уничтожает свою репутацию и совершает политическое самоубийство. Политическая партия, которая хочет иметь влияние на массы, должна создавать иллюзию, что она всё знает, всё делает правильно, никогда не ошибается и ведёт народ по верному пути. Если политик совершает ошибки — значит, он не умеет управлять даже самим собой; как, в таком случае, он будет управлять другими? Человек, не способный быть вождём для самого себя, не может быть вождём для других. Такому человеку скажут: «врач, исцели самого себя», — и не будут даже слушать его речей. Поэтому ни один политик не может признать своих ошибок, даже тогда, когда он их ясно сознаёт.

Эсеры не могли признать убийство Гапона своей ошибкой, потому что это означало бы их политическое банкротство. Если бы эсеры признали, что убийство Гапона совершено по инициативе охранного отделения, это означало бы, что партия эсеров была простым орудием в руках царской охранки. Это означало бы, что Боевая организация эсеров была филиалом охранного отделения, игрушкой в руках Рачковского, Герасимова и прочих «царских сатрапов». Это означало бы, что герои террористической борьбы — Каляев, Сазонов и другие — были простыми орудиями полицейской провокации. Признание этого факта означало бы моральное самоубийство партии и наносило бы страшный удар по всей революционной традиции и по всей революционной мифологии. Вера в революцию, в её героев и мучеников была бы подорвана навсегда. Всё, что связано с революцией, с террором, было бы опорочено и осквернено и вызывало бы только отвращение.

Вот почему, когда Бурцев повёл кампанию по разоблачению Азефа, лидеры партии эсеров так яростно защищали его от обвинений. Азеф занимал слишком видное место в партии эсеров, на протяжении многих лет был главой её Боевой организации. Он стоял за всеми крупными терактами, совершёнными партией эсеров. Террор был главным средством политической борьбы эсеров, воспевался её идеологами. Теракты, совершённые под руководством Азефа, признавались крупнейшими вехами революционной борьбы. Признание, что Азеф был простым агентом Рачковского, означало бы, что никакой партии эсеров, в сущности, не было. Не было никакой революционной борьбы, никакого противостояния революции и самодержавия, никакого революционного героизма, а были простые полицейские игры, когда один «царский сатрап» сводил счёты с другими «царскими сатрапами» с помощью подконтрольной ему террористической организации. Престиж революции, вера в революцию падали до нуля.

Естественно, смириться с таким положением руководители партии эсеров не могли. Поэтому они повели борьбу против разоблачителей Азефа, видя в своей победе залог своего политического самосохранения. И даже после того, как Азеф был разоблачён, эсеры продолжали яростно отстаивать свою правоту, доказывая, что Азеф, хотя и был агентом полиции, но действовал не по её указаниям, а по своей собственной инициативе. Так в борьбе за политическое самосохранение лидерами партии эсеров была создана легенда о «двойном агенте» Азефе — человеке, который работал «то на полицию, то на революцию». По этой легенде, Азеф будто бы работал на полицию только тогда, когда выдавал ей революционеров, но не тогда, когда готовил террористические акты. В террористической же деятельности Азеф будто бы преображался, становился настоящим революционером и объективно работал на пользу революции. Таким образом, честь партии и честь революции были спасены. Было признано, что столь дорогие для эсеров террористические акты были настоящими актами революционной борьбы, что герои и мученики этой борьбы были настоящими героями и мучениками, а Азеф был простой случайностью, на месте которого мог оказаться любой другой.

С тех пор, как была создана эта легенда, эсеры взяли её на вооружение и продолжали пользоваться ей до конца своих дней. Виктор Чернов, например, всю оставшуюся жизнь настаивал на этой теории и даже сумел внушить её историку Николаевскому, который воплотил её в известной книге об Азефе. Удобство этой легенды состояло в том, что её нельзя было опровергнуть. Если доносы Азефа, которые он писал в Департамент полиции, были написаны на бумаге и легко обнаруживались при вскрытии архивов, то никаких письменных поручений Азефу об организации терактов найти было невозможно. Поскольку такие поручения носили явно преступный характер, то они и не могли фиксироваться на бумаге, а могли даваться только в устной форме. Следовательно, доказать их наличие можно было только в случае добровольного признания со стороны Азефа, Рачковского или кого-то из их полицейских начальников. Но, конечно, ни один из них не был настолько глуп, чтобы добровольно признаться в своих преступлениях. Поэтому Азеф и Рачковский так и умерли, унеся эту тайну с собой в могилу. А руководители партии эсеров получили возможность утверждать, что их партия была настоящей революционной партией и их террористические акты имели настоящий революционный смысл.

Вот почему и Савинков, и Чернов, и Рутенберг в своих воспоминаниях о Гапоне так единодушно уверяли, что Гапон был был настоящим предателем, а его убийство, совершённое по заказу Азефа, носило подлинно революционный характер. Вот почему они так усердно создавали образ «попа-провокатора», полюбившего деньги и сладкую жизнь и продавшего революцию «за банку варенья и коробку печенья». Уничтожая репутацию Гапона, они спасали свою собственную репутацию. Втаптывая в грязь революционную славу Гапона, они спасали свою собственную революционную славу. Они доказывали, что исполняя поручение Азефа, они не были орудиями полицейской провокации, а были настоящими революционерами. Что Азеф, руководя убийством Гапона, действовал не из полицейских, а из революционных соображений. Что в Азефе в этот момент действовала не его полицейская, а его революционная ипостась. Они настолько прониклись этой мыслью, что, по-видимому, и сами уверовали в неё со всей силой веры. И эту свою веру они сумели передать будущим поколениям революционеров. --Aristodem 03:41, 22 декабря 2010 (UTC)

Не соглашусь. Слишком простой ответ, слишком схематичный и умозрительный для такого сложного вопроса. Достоинство же вашей статьи как раз в том, что она предельно конкретна, а не схематична, хотя велик соблазн описывать выдающихся революционеров или мучеников-священников по наработанной схеме. Поясню свою мысль. Всё то, что вы пишите про моральные и политические категории, отчасти верно лишь для действующих политиков. После убийства Гапона эсеры были действующий политической партией ну от силы лет двадцать-двадцать пять. А потом? Партийная дисциплина более не связывала бывших партийных товарищей придерживаться единой установки на освещение партийного прошлого. А самое обычное свойство человеческой натуры состоит в переоценке событий своей молодости. Мы знаем множество примеров, когда политики в отставке заново переоценивают свою прошлую карьеру, особенно это характерно для западных политиков, но немало их и у нас: переоценка ценностей Львом Тихомировым, народниками-чёрнопередельцами, В.В.Шульгиным, отрёкся от эсеровского прошлого и сам П.М.Рутенберг. Да мало ли таких? А если бы было иначе, прежние политические партии, в т. ч. эсеры, дожили бы до наших дней в неизменном виде.

Расхожее мнение об эсерах состоит в том, что «террор был главным средством политической борьбы эсеров». Это не так, эта деятельность сузила бы их деятельность до размеров заговорщиков-маргиналов, а не влиятельной политической силы. Просто эта деятельность была у всех на виду. Терактами занималась лишь засекреченная Боевая организация (БО), этакое малочисленное подразделение «Альфа» внутри партии. А сама партия эсеров по рейтингам тех времён вторая-третья по популярности, с со своей фракций во второй Государственной думе, со своей развёрнутой программой политических, экономических, сельскохозяйственных преобразований, была одной из ведущих политических сил страны. Эсеровской программе национализации земли завидовал Ленин. Партия, исповедующая лишь террористические методы борьбы, не могла бы пользоваться столь широкой поддержкой у населения страны, а в 1917 году иметь своих представителей в должности главы Временного правительства, министров сельского хозяйства и внутренних дел.

Савинков, и Чернов, и Рутенберг — лица заинтересованные. Но эпизод с убийством косвенным образом бросал тень на других руководителей партии: Авксентьева, Гоца, Аргунова, Брешко-Брешковскую, Зензинова, а позднее на Керенского, Вишняка. Многие из них имели долгую политическую биографию и при желании могли более трезво оценить роль своих бывших политических боссов в деле Гапона. Существует, скажем, любопытная эмигрантская переписка В.М.Зензинова и Владимира Набокова. Различные расколы партии на левых, правых, максималистов также были поводом, чтобы припомнить промах Савинкова и Чернова и пролить толику света на эту мутную историю. Совесть партии И.И.Фондаминский тоже молчит.

Ну, эсеры — ладно. И даже молчание правых партий, по-видимому, одобривших убийство ненавистного священника понятно. И ведь церковные круги особенно не обеспокоились. Но что всего более удивляет, так это молчание «совести нации» — русской либеральной интеллигенции, адвокатуры, так энергично вступившихся за убитых М. Я. Герценштейна и Г. Б. Иоллоса в 1906 - 1907 годах. Ни тебе депутатских запросов, ни думских слушаний. Ещё одна «совесть нации» В.Г.Короленко, редактор право-эсеровского «Русского богатства», где он печатал стихи Виктора Чернова и прозу семейства Савинковых, выступил в своё время с осуждением фальсификации «дела Бейлиса». Когда же убили Гапона, и ни у кого никаких вопросов не возникло. Другая «совесть нации», веховцы, также отмолчались. Вот что странно! Как если бы убили ненавистную всем гадину. И сто лет ни у кого никаких вопросов не возникало, пока коллега Aristodem не расставил всё по своим местам. Вот что удивительно. Но я согласен с коллегой Ohlumon, в отношении позиции Рутенберга могут оказаться новые любопытные факты, рано останавливаться на достигнутом. Возможно, нас ещё ждут новые удивительные открытия. ТрiумфаторЪ 19:56, 22 декабря 2010 (UTC)

Что касается партии эсеров, то Вы, безусловно, правы, говоря о ней, как о влиятельной политической силе. Но именно забота о сохранении своего влияния не позволяла им делать шаги, которые могли бы подорвать их революционный авторитет и заставить усомниться в подлинно революционном характере их акций. Поэтому позиция лидеров партии эсеров в вопросе об убийстве Гапона, как и в вопросе о других террористических актах, вполне понятна и политически оправдана. Они и не могли вести себя иначе.

Что касается других политических сил, то, прежде всего, неточно утверждение об их полном молчании по делу Гапона. Известно, что запрос по этому делу подавался правительству в Первой Государственной Думе, и министр внутренних дел П. А. Столыпин даже вынужден был сделать выговор полицейским чинам за то, что они в течение месяца не могли отыскать труп Гапона, — хотя в газетах о месте его убийства писалось самым определённым образом. Возможно, это дело вызвало бы более громкий резонанс, если бы Первая Государственная Дума не была разогнана.

Известно также, что вопрос об убийстве Гапона поднимался разными политическими партиями после разоблачения Азефа в 1909 году. У меня на сегодняшний день нет подробной информации об этих событиях, но хорошо известно, что в газетах о роли Азефа в убийстве Гапона писалось очень много. Всё это дело прямо ставилось в связь с деятельностью П. И. Рачковского, на которого указывали как на главного заказчика убийства. В 1909 году это вызвало довольно большой скандал, и появление в печати «Записок» Рутенберга, а позднее и «Воспоминаний» Савинкова было, в известной степени, вызвано именно этим скандалом.

Что касается сравнения с делом об убийстве Иоллоса и Герценштейна, то надо прежде всего иметь в виду, что Иоллос и Герценштейн были депутатами Государственной Думы и членами влиятельной партии кадетов. Поэтому шум, поднятый кадетами и их коллегами по поводу этих убийств, абсолютно понятен: убитые были их товарищами по партии и Думе, и на их месте мог не сегодня-завтра оказаться любой из них. В известной степени для кадетов этот вопрос имел личный характер, так как касался каждого из них. Гапон же был человеком, стоявшим вне партий, ведшим какую-то свою политическую игру и по большому счёту чуждым всей партийной интеллигенции.

Наконец, следует иметь в виду и то, что об обстоятельствах убийства Гапона долгое время было почти ничего неизвестно. Партия эсеров, как организация, отказалась брать на себя ответственность за это убийство, а сами участники убийства вплоть до 1909 года сохраняли молчание. Широкой общественности было совершенно неизвестно, кто стоит за этим убийством, и выдвигать против кого-то какие-то обвинения было просто невозможно. Слухи о том, что к этому делу причастны эсеры, конечно, просачивались в печать, но исходили они главным образом из охранного отделения, поэтому никто не придавал им большой веры. Первым, кто сообщил публике о причастности к убийству Гапона эсера Рутенберга, был никто иной как И. Ф. Манасевич-Мануйлов, публиковавший свои статьи в «Новом времени» под псевдонимом «Маска». Естественно, большой веры ему у читателей не было.

В общем, должен признать, что вопросы, которые Вы поставили, важны, серьёзны и требуют обстоятельного исследования. До последнего времени я уделял основное внимание исследованию жизни и личности Гапона и придавал гораздо меньше значения вопросу о судьбе его посмертной репутации. Но ввиду того интереса, который вызывает данный вопрос как у Вас, так и у других читателей, мне, вероятно, придётся заняться им более подробно. Проблема только в том, удастся ли найти достаточное количество первоисточников. --Aristodem 03:02, 23 декабря 2010 (UTC)

Ohlumon пишет: «Гапон действительно вызывает массу вопросов, тема личности переходит во множество плоскостей русской истории». И действительно, раскрути эти обстоятельства кто-то тогда, эсеров очень легко можно было устранить с политической сцены в 1909-1917 гг., что могло усилить тех же кадетов. И исторический сценарий мог развиваться совсем по-другому, и коалиционного правительства с Керенским, Черновым и Авксентьевым в 1917 году в принципе могло не быть. Но парадокс в том, что этот кто-то мог быть, наверно, только В.Л.Бурцев, сам полуэсер, со своей никому не понятной и не очень нужной «правдой», не пожелавший «устранять» эсеров и сотрудничать с кадетами, и уж тем более с РСДРП. ТрiумфаторЪ 04:27, 23 декабря 2010 (UTC)

Просто, может быть, это трудно представить современному читателю, но сенсационность разоблачений взаимодействия охранки и эсеров не идёт ни в какое сравнение с сенсационностью нынешних разоблачений WikiLeaks. ТрiумфаторЪ 05:05, 23 декабря 2010 (UTC)

Шаблон Clear

Здравствуйте. В начале статьи повешен шаблон Clear, который делает лишние пробелы в начале статьи, получается не совсем оформленно. Можно его убрать? Спасибо. Капитан Немо 21:48, 23 декабря 2010 (UTC)

Шаблон повешен с целью избежать неверного отображения текста некоторыми браузерами. Тема не так давно обсуждалась здесь. ТрiумфаторЪ 04:04, 24 декабря 2010 (UTC)

Значит, его не следует убирать?--Капитан Немо 07:44, 24 декабря 2010 (UTC)

Да. После того, как в статью поставили таксбокс «Стабильная версия», на маленьких экранах он стал некрасиво смещаться куда-то за пределы видимости. ТрiумфаторЪ 10:45, 24 декабря 2010 (UTC)

Деренталь

Создал статью про одного из убийц Гапона - Дикгоф-Деренталь, Александр Аркадьевич. Может быть, есть чем дополнить?--DonaldDuck 05:41, 9 января 2011 (UTC)

Статья вполне хороша. У меня где-то была его фотография, может быть, загружу на досуге. --Aristodem 03:17, 10 января 2011 (UTC)

Маргинальна ли версия Бурцева

По моему убеждению, версия Бурцева о причастности Рачковского к убийству Гапона отнюдь не является маргинальной. В процессе написания статьи о Гапоне я изучил более сотни первичных и вторичных источников, и эта версия встречается там чуть ли не на каждом шагу. Безусловно, эта версия является недоказанной, хотя бы потому, что по делу об убийстве Гапона не состоялось суда и Рачковский не был привлечён к ответственности. Но с юридической точки зрения и вина Рутенберга, Савинкова, Дикгоф-Деренталя и их товарищей тоже является недоказанной, так как ни один суд не признал их виновными и не вынес им обвинительного приговора. Мы знаем об их причастности к убийству только с их собственных слов, а этого далеко не достаточно, чтобы считать их вину доказанной. В уголовной практике самооговор есть обычное и распространённое дело.

Убийство Гапона относится к числу нераскрытых убийств, а по таким делам следует излагать все существующие версии. Если рассуждать с чисто логической точки зрения, нельзя исключить даже версии самоубийства Гапона. Но версия самоубийства действительно относится к числу маргинальных: её никто никогда не рассматривал всерьёз, и она не подтверждается результатами судебно-медицинской экспертизы. А вот версия о причастности к убийству Рачковского, наоборот, относится к числу распространённых. В современной исторической литературе она высказывалась во множестве исследований, в частности: в книге И. Н. Ксенофонтова «Георгий Гапон: вымысел и правда», в книге Ф. М. Лурье «Политический сыск в России», в книге В. Хазана «Пинхас Рутенберг: от террориста к сионисту» и во многих других изданиях. Неверно даже называть это «версией Бурцева», так как она высказывалась задолго до 1909 года, когда Бурцев изложил её в своём журнале. Впервые она была высказана сразу же после убийства Гапона, т. е. ещё в 1906 году, и впоследствии неоднократно воспроизводилась разными авторами. Среди рабочих-гапоновцев эта версия вообще была общепринятой, что видно хотя бы по мемуарам одного из лидеров гапоновского движения А. Е. Карелина.

Версия о причастности Рачковского не возникла на пустом месте: в её пользу приводились и приводятся веские аргументы. Например, из мемуаров А. В. Герасимова следует, что Рачковский знал о готовящемся убийстве Гапона и ничего не сделал, чтобы его предотвратить. Напротив, он продолжал приглашать Гапона на встречу вместе с Рутенбергом, уже зная, что товарищи Рутенберга приготовили для него бомбу. На юридическом языке это называется косвенным умыслом, и если бы по этому делу в своё время состоялся суд, то даже тех улик, которые имеются, хватило бы на то, чтобы отправить Рачковского на каторгу. Хорошо известно также о тесной связи Рачковского с Азефом — главным организатором убийства Гапона. Рачковский знал от Азефа обо всех обстоятельствах убийства Гапона задолго до обнаружения его тела, но ничего не сделал для поимки его убийц. Опять-таки, если бы по делу Азефа в своё время состоялся суд, то и вина Рачковского была бы доказана. Всё это, на мой взгляд, свидетельствует о том, что версия о причастности Рачковского к убийству Гапона совсем не является маргинальной, а напротив, является широко распространённой и хорошо обоснованной. Следовательно, умалчивать о ней в статье о Гапоне было бы несправедливо. --Aristodem 03:17, 10 января 2011 (UTC)

Сейчас перечитал соотв. главу из мемуаров Герасимова. В изложении Герасимова Рачковский встречался с Гапоном в основном потому, что надеялся получить от него информацию о БО ПСР. Гапон разговаривал охотно, но сам о тайнах эсеров знал мало, так как эсеры его не посвящали в свои секреты. Затем Гапон сам предложил привлечь на сторону полиции Рутенберга, которого считал главой БО, заплатив ему крупную сумму. Получив же предупреждение о готовящемся двойном убийстве, Рачковский перестал встречаться с Гапоном и далее мало интересовался этим делом. Это всё скорее говорит об отстутствии какой-то злой воли Рачковского в отношении Гапона.

Герасимов пишет: "как я и предполагал, это предприятие не увенчалось кспехом, но я не предвидел, что для Гапона оно так катастрофически закончится" — тоже свидетельствует о отсутствии каких-то замыслов против Гапона со стороны полиции.

Ф.М. Лурье в своем изложении этой истории в основном следует Герасимову. Книги Ксенофонтова и Хазана не имел возможности просмотреть.

Лурье некорректно сводит тему полицейской охранной работы исключительно к "провокации", из всех сотен агентов полиции описывая наиболее сомнительные личности Дегаева, Гапона и Азефа. Это, мягко говоря, предвзятый подход в отношении российской полиции. --DonaldDuck 04:37, 10 января 2011 (UTC)

Да, но у Бурцева не было мотивов «затемнять вопрос» с тем, чтобы «пытаться переложить вину за убийство с эсеров на полицию», как вы пишете. Он был близок к эсерам, но организационно его с эсерами ничего не связывало. Это был типичный беспартийный интеллигент, и свою независимость он всегда охотно декларировал. Более того, эта дистанцированность от эсеров и позволила ему разоблачить Азефа, поскольку верхушка партии парадоксальным образом не была заинтересована в разоблачениях Бурцева. Подобно Гапону Бурцев всем только мешал «делать большую политику». ТрiумфаторЪ 05:10, 10 января 2011 (UTC)

С оценкой трудов Ф. М. Лурье я полностью согласен и вижу в его сведении полицейской работы к «провокации» пережиток старых советских традиций. Между тем мнение Лурье о причастности Рачковского к убийству Гапона именно потому и интересно, что оно идёт вразрез со столь дорогой ему советской традицией. Поэтому я приведу его тут в виде цитаты, которая, на мой взгляд, свидетельствует о том, что даже авторы, пишущие в русле советской традиции, под давлением фактов вынуждены менять свои взгляды. Вот что пишет Лурье:

Гапон никаких прямых связей с революционными партиями не имел, и требуемую информацию Рачковский мог получать только от посредника. Рачковский знал от Герасимова о высоких моральных качествах Рутенберга, а от Татарова — что он в Боевую организацию не входит и, следовательно, если бы и пожелал, не смог бы выдать её членов. К чему тогда Рачковскому Гапон?.. Рачковскому он был не только не нужен, но и опасен. Вице-директор Департамента полиции без труда раскусил игру Рутенберга и всё же продолжал настойчиво вербовать его через Гапона, но на встречу с эсером не явился. Он как бы подталкивал Рутенберга к тому, что и произошло в Озерках на даче госпожи Звержинской... Ни официальный суд над бывшим героем 9 января, ни его убийство полицейскими агентами Рачковскому были крайне невыгодны — Гапон вновь превращался в героя и мученика. Вице-директора Департамента полиции вполне устраивало убийство «вождя русского рабочего народа» чужими руками, да ещё с помощью эсеров.

А вот цитаты из двух современных авторов — И. Н. Ксенофонтова, автора крупнейшей монографии о Гапоне, и В. Хазана — автора крупнейшей же монографии о Рутенберге. В частности, Ксенофонтов пишет:

Будет правильно сказать, как мы полагаем, что после разоблачения Азефа стало совершенно ясно, кто и зачем убил Гапона. Он неожиданно быстро стал мешать Азефу, о котором что-то, по всей вероятности, узнал, и охранке — Рачковскому, обязанному озаботиться, чтобы чтобы отвести все подозрения от Азефа. Рачковский через Азефа знал о плане убийства Гапона и потому-то, опять же предупреждённый Азефом, не шёл и так и не пришёл на встречу с Гапоном и Рутенбергом, дабы не быть убитым. Кто-кто, а Рачковский знал, что с эсеровскими боевиками шутить опасно. В курсе дела был Рачковский и о месте убийства — даче в Озерках, и о времени казни, о чём широко рядили-гадали в газетах, а полиция «искала» везде Гапона, кроме Озерков. Охранке и Азефу было выгодно «ненаходить» его более месяца, чтобы замести следы.

А Владимир Хазан в своей апологетической книге о Рутенберге, комментируя мнение Бурцева, изложенное в «Былом», высказывается так:

Читая всё это (его записки были опубликованы в том же номере «Былого»), Рутенберг не мог не проецировать жёсткий и, скорей всего, справедливый бурцевский анализ на свою роль в этом деле и не сознавать, что Азеф использовал его в большой игре могущественнейшего Рачковского, имевшего целью устранить Гапона... Всё становилось фарсом в свете этой обнажившейся вместе с разоблачением Азефа правды, которая, хотел того Рутенберг или нет, указывала на то, что его руками исполнялась чужая и чуждая ему воля. «Секира в руках Центрального Комитета», как он отзывается о себе в романе Мстиславского, по дьявольской воле «великого провокатора» превращалась в разящее оружие в руках Департамента полиции... В истории с Гапоном Рутенберг в определённом смысле оказался в руках Азефа «провокационным мясом».

Все эти цитаты интересны тем, что написаны авторами, придерживающимися диаметрально противоположных взглядов на Гапона и мотивы его поступков. Из всех троих только И. Н. Ксенофонтов пишет о Гапоне с симпатией, двое же других относятся к нему отрицательно и, следовательно, не могут быть заподозрены в желании сделать из него «мученика революции». Тем более веско звучит их мнение. То же самое следует сказать и о самом Бурцеве, который отнюдь не испытывал симпатий к Гапону, как и вообще к людям, вступавшим в какие-либо сделки с Департаментом полиции. Во всех случаях версия о причастности Рачковского вызвана самими фактами, не позволяющими объяснить его странное поведение в деле Гапона чем ничем иным, кроме прямой заинтересованности в его убийстве.

Что же касается воспоминаний А. В. Герасимова, то последнего никак нельзя признать объективным и беспристрастным свидетелем по данному делу. Внимательный анализ его воспоминаний показывает, что одним из главных его мотивов был мотив оправдания Азефа, которого Герасимов старательно выгораживает на протяжении всей своей книги. Вопреки всем известным фактам, Герасимов пытается доказать, что Азеф вовсе не был преступником, причастным к крупнейшим террористическим актам, а был простым честным полицейским агентом, добросовестно выполнявшим свои агентурные обязанности. Герасимов начисто отрицает причастность Азефа к убийствам Плеве, Сергея Александровича и другим громким делам, что в настоящее время является общепризнанным фактом. Мотив Герасимова в этом деле совершенно понятен: ведь он сам на протяжении нескольких лет пользовался Азефом как своим агентом. Если бы Герасимов признал, что Азеф организовывал террористические акты, он тем самым признал бы, что сам пользовался услугами и прикрывал крупнейшего политического преступника. А из этого признания недвусмысленно следовало бы, что и сам Герасимов был политическим преступником, ибо укрывательство преступлений уже само по себе есть преступление. Вот почему все дела, связанные с участием Азефа, Герасимов излагает в искажённом виде. Вот почему, рассказывая об убийстве Гапона, он умалчивает о причастности к этому делу Азефа, Рачковского и, конечно же, самого полковника Герасимова, который, как видно из той же книги, не хуже Рачковского знал о готовящемся убийстве Гапона. --Aristodem 05:55, 11 января 2011 (UTC)

Замечание более общего характера - опасность жизни тайных агентов полиции угрожала не в силу самого факта сотрудничества с полицией, а потому, что революционеры были готовы убивать таких агентов. Некорректно говорить, что полицейский, рекрутируя агента толкал его к смерти, так как тут расправа революционеров с агентами полиции первична, а вербовка вторична.

Про Азефа и Герасимова. Убийство Плеве это 1904 год, а Герасимов руководил Петербургским ОО с 1905 года. Тут двойная игра Азефа бросает тень скорее не на Герасимова, а на его предшественников.

В подготовке убийства Плеве участвовало довольно много людей. Вот неполный список: 1. Савинков Борис, 2. Бриллиант Дора Владимировна, 3. Сазонов Е. С., 4. Дулебов, 5. Мацеевский Иосиф, 6. Ивановская Прасковья Семеновна, 7. Каляев Иван Платонович, 8. Швейцер Максимилиан, 9. Сикорский Лейба Вульфович, 10. Боришанский Давид, 11. Азеф Евно. Была ли роль Азефа в этой группе руководящей и определяющей? Речь идет о глубоко законспирированых террористических организациях. По воспоминаниям Ивановской создается впечатление, что Швейцер и Савинков были руководителями наравне с Азефом.

Азеф если и руководил, то только одной из террористических групп. А ведь только в Петербурге ещё действовали группы Зильберберга, Трауберга и максималисты о которых Азеф почти не имел сведений, не говоря о многочисленных провинциальных террористических группах. --DonaldDuck 13:51, 14 января 2011 (UTC)

Правки в разделе об убийстве Гапона

Добрый день! Спасибо Вам за интересные правки в статье о Гапоне. Я Ваши правки откатил, и вот по каким причинам.

• Во-первых, они перегружают статью большим количеством цитат, которые, на мой взгляд, нарушают целостность текста.
• Во-вторых, они перегружают статью ссылками на одни и те же два источника, что, на мой взгляд, нарушает всякий разумный баланс.
• В-третьих, эти источники написаны убийцами Гапона, что по определению делает их источниками сомнительной достоверности.
• В-четвёртых, они увеличивают объём статьи и приближают его к критической величине, за которой начинаются трудности с отражением статьи на компьютерах пользователей. Насколько мне известно, этот критический объём составляет 400 КБ. Избыточный объём статьи был главным обвинением, которое предъявляли мне при номинации статьи в Избранные. Если теперь продолжать правки, то статья перешагнёт этот рубеж и возникнет необходимость её сокращать.
• Наконец, в-пятых, данный текст статьи является консенсусным, он прошёл множество обсуждений и был признан большинством участников, принимавших участие в голосованиях при номинации в Избранные и в Статьи года. Если теперь вносить в текст существенные изменения, достигнутый консенсус будет нарушен и статья фактически возвратится в первобытное состояние.

Всё это я сообщаю не для того, чтобы отговорить Вас от внесения правок (что было бы абсурдно), а для того, чтобы внести ясность в сложившееся положение дел. Я, как основной автор статьи, безусловно, буду исправлять её в соответствии со своими представлениями. Свободного времени у меня много. Поэтому, если Вы имеете склонность к обсуждению спорных вопросов, предлагаю обсудить их на странице обсуждения. Если нет, то делайте, как сочтёте нужным, но и я, со своей стороны, буду продолжать вносить в статью дополнения и изменения, благо что источников у меня на сегодняшний день много — около 200 штук. С уважением, --Aristodem 02:29, 14 января 2011 (UTC)

• Цитаты не слишком велики и относятся к ключевым моментам темы. В статье цитаты вообще используются очень широко, и я не понимаю, почему именно цитаты о мотивах и обстоятельствах убийства Гапона перегружают статью.
• Поскольку сам Гапон, натурально, воспоминаний о своем убийстве не оставил, воспоминания участников убийства + Савинкова являются единственным источником по убийству. Они абсолютно достоверны при описании субъективных мотивов убийц, и при этом независимые друг от друга источники показательно совпадают между собой (рассказ Рутенберга и рассказ рабочего Дейчу). Действительно, если бы эти люди имели какие-то сторонние мотивы для убийства Гапона и при том обвиняли его в провокаторстве, это было бы явно тенденциозным свидетельством; но никаких иных мотивов, кроме убеждения в провокаторстве, никто не предполагал и не может предположить, следовательно, источники должны быть вполне достоверны в изложении фактов, которые и привели их к такому заключению. И самое интересное, ведь вы сами даете убийство Гапона исключительно по тем же самым первоисточникам, только препарированным вами так, чтобы они подтверждали вашу схему.
• Объем статьи увеличивает всякая правка, это не довод.
• Статья не находится в режиме поиска консенсуса, если вы недовольны правками, обращайтесь к посреднику.

А теперь мои основания.

Предыдущий текст был откровенно тенденциозен. Он подменял фактическую сторону, как она изложена в источниках, произвольной схемой, прямо противоречащей источникам, а ссылки на источники и цитаты из них подобраны так, чтобы подтверждать схему, но при этом игнорируется все, что противоречит схеме. Так, из рассказа рабочего по Дейчу обширно цитируется описание того, как командир пятерки собрал ее и сказал, что надо убить Гапона (что как бы подтверждает посыл, что убийцы действовали на основании распоряжения, идущего от Азефа, и безо всякой собственной позиции), но игнорируется рассказ, как они слышали торг Гапона с Рутенбергом о головах членов БО и какое это на них произвело впечатление. В целом, общая ситуация подана так, что-де Гапон не имел в виду ничего плохого и предложил Рутенбергу замечательный революционный план (состоявший в том, чтобы выдать Рачковскому БО, получить за это 100 тыс. а потом каким-то образом благодаря этому убить разом Рачковского, Витте и Дурново!), но коварный Азеф истолковал это как предательство, убедил в этом Савинкова и Чернова и приказал Рутенбергу убить Гапона, а тот приказал это своим боевикам. При этом игнорируется а)что Рутенберг прямо пишет, что именно НА НЕГО разговоры Гапона сразу произвели впечатления провокации и предательства (он пишет, что был совершенно потрясен словами Гапона, а встретившись с Азефом, "заявил ему, как члену ЦК, что, так как дело это касается партии, так как я член партии, я не считаю себя вправе распорядиться самостоятельно" - из контекста совершенно ясно, что "распорядиться" означает "убить", и рассказ о разговоре с Азефом не дает совершенно никаких оснований утверждать, что именно Азеф истолковал Рутенбергу слова Гапона как предательство) б) что Рутенберг пересказал все разговоры лично Савинкову и Чернову, и следовательно они составили о ситуации свое собственное суждение, а не судили со слов Азефа, как кажется по вашему тексту, и уже основываясь на своем собственном убеждении квалифицировали Гапона как предателя и голосовали за его убийство. в) что Рутенберг предложил боевикам удостовериться в предательстве Гапона, подслушав их разговор. г)что согласно двум независимым свидетельствам (Рутенберга и рабочего по рассказу Дейча) Гапон торговался с Рутенбергом о головах членов БО. При том в вашем тексте тоже упоминается, что Гапон предлагал Рутенбергу выдать членов БО, но почему-то в таком тоне, словно это пустячок, совершенно обычный для революционера. Все это нисколько не отрицает интерпретацию Бурцева, что охранка (которой Гапон в качестве провокатора был вовсе не нужен) затеяла всю игру с Гапоном для того, чтобы замазать его в глазах революционных масс и ликвидировать руками революционеров. Это однако нисколько не снимает с Гапона личной вины: не пошел бы он на игры с охранкой - не висел бы на вешалке. Иными словами, совокупность воспоминаний тех, кто определенно не был связан с Депаратментом полиции (Рутенберг, Савинков и рабочий-информатор Дейча) определенно демонстрирует, что его убили не из некритического следования приказу Азефа (=охранки), а из совершенно сознательного и самостоятельного убеждения, вынесенного на основе имевшихся у убийц фактов, что Гапон - предатель и провокатор. Таков факт; остальное интерпретации. Если вам это не нравится - подавайте на посредничество. Павел Шехтман 18:02, 14 января 2011 (UTC)

P.S. Вот цитата из Рутенберга. Ситуация: он насмерть рассорился с Азефом (который по его словам "стал ему отвратителен") и следовательно вы не можете утверждать, что он в тот момент находился под нравственным влиянием провокатора. В то же время план двойного покушения провалился, и у Рутенберга есть все основания покончить с делом, что и приходило ему в голову. Однако Рутенберг так передает свое состояние: Встал вопрос: могу ли я, связанный с Гапоном всем ужасом и кровью 9 января, бросить так это дело, уехать, ограничившись одной отпиской по начальству. Соображения общественные, политические, моральные меня пугали. И все вместе страшно угнетало. К концу нескольких дней для меня выяснилось одно: с Гапоном я увижусь. Сначала я думал, что при создавшемся положении я должен, по крайней мере, сказать ему в присутствии рабочих, что считаю его предателем, провокатором, что все наши разговоры во время свиданий запротоколены и находятся в распоряжении партии. Но когда я вернулся в Петербург, все соображения отпали перед чудовищностью того, что Гапон продал 9 января, что он—полицейский провокатор. Решил привести в исполнение приговор ЦК, данное мне поручение относительно его одного. Из этого, в полную противоположность выстроенной вами схеме, очевидно следует, что Рутенберг убил Гапона исходя из собственного твердого убеждения, вынесенного именно из разговоров с Гапоном, а никак не Азефом, и не из слепого подчинения тому, что он считал партийным решением и партийной дисциплиной: он мог спокойно уехать, сославшись на то, что постановление о двойном убийстве исполнить невозможно. Т.е. факт состоит в том, что Рутенберг действовал из собственного глубокого убеждения, используя слова Азефа (которые он принимал за поручение ЦК) как оправдание своему личному решению, а не не как приказ, который надлежит выполнять не рассуждая; и что, вообще, какие бы объяснения, извинения и оправдания ни придумывали для Гапона в наше время, с точки зрения революционеров того времени сказанное им Рутенбергу расценивалось однозначно как признание в предательстве и как приглашение разделить это предательство. Разглагольствования же о собственноручном убийстве Дурново и т.п. подвигах, которые воспоследуют после того как Рутенберг встретится с Рачковским и сдаст ему "дело", ими всерьез не принимались и приниматься не могли. Если же вы хотите при том знать мое личное мнение, то пожалуйста: Гапон был человек взбалмошный, не слишком адекватный, самовлюбленный, а 9 января совершенно вскружило ему голову: он вообразил себя историческим демиургом, своим манием вызывающим революции и сотрясающим престолы. Однако в реальности разыгравшейся революции он так и не смог занять сколько-нибудь определенного места. В такой ситуации нет ничего удивительного, что он пошел на банальное сотрудничество с полицией, вместе с тем субъективно воображая, что это - лишь шаг, необходимый, чтобы вновь явиться миру во всем блеске своего революционного величия. В собственном воображении, он играл с полицией; фактически же, это полиция играла им. Революционеры же, со своей точки зрения, имели полное право убить его за эти игры, яко предателя и провокатора. Павел Шехтман 04:35, 15 января 2011 (UTC)

Убийство Гапона и свидетельства его убийц

Можно ли верить мемуарам убийц?

При оценке всякого исторического источника следует учитывать не только его содержание, но и мотивы, которыми руководствовался автор при их написании. Записки Рутенберга всегда привлекали к себе повышенный интерес читателей, так как широкую публику всегда привлекают мемуары убийц и палачей. Этим же объясняется успех мемуаров Феликса Юсупова о Распутине и других подобных сочинений. Между тем было бы большой ошибкой считать подобные сочинения мемуарами в буквальном смысле слова, то есть простыми воспоминаниями о бывших событиях. Воспоминания убийц всегда имеют своей целью оправдание совершённых преступлений, самореабилитацию в глазах читателей. Именно с этой точки зрения следует оценивать и Записки Рутенберга.

Хорошо известно, что после убийства Гапона партия эсеров отказалась взять на себя ответственность за это преступление и под давлением Азефа объявила его частным делом Рутенберга. В то же время с лёгкой руки чиновника Департамента полиции И. Ф. Манасевича-Мануйлова в газетах стала фигурировать версия, что Гапон был убит Рутенбергом не то из личных, не то из полицейских побуждений. В рабочей среде распространился слух, что Рутенберг был агентом охранного отделения и убил Гапона по заданию охранки. Чтобы защитить свою честь революционера, Рутенберг неоднократно обращался к руководству своей партии с просьбой опровергнуть эти слухи, угрожавшие не только его репутации, но и его безопасности. Рутенберг требовал, чтобы партия взяла на себя ответственность за убийство Гапона и тем самым положила конец циркулирующим слухам. На все эти просьбы ЦК партии отвечал отказом, мотивируя его тем, что разрешения на убийство одного Гапона ЦК Рутенбергу не давал.

В таких-то условиях у Рутенберга и возникла мысль защитить свою репутацию в частном порядке, опубликовав в печати историю своих отношений с Гапоном и мотивы, побудившие его принять участие в его убийстве. Книга Рутенберга с самого начала задумывалась как апологетическая, имевшая целью убедить читателя, что он, Рутенберг, в деле убийства Гапона действовал не как агент полиции, а как честный революционер, тогда как сам Гапон как раз и был агентом полиции. Иными словами, читателю следовало показать, что убийство Гапона было не убийством революционера агентом полиции, а наоборот, убийством агента полиции революционером. Говоря словами самого Рутенберга, он хотел «рассеять росшее в рабочей среде недоразумение, что народный защитник — Гапон — убит мною — правительственным агентом». Однако добиться поставленной цели Рутенбергу было нелегко. Слава Гапона как революционера была слишком громкой, а имени Рутенберга никто за пределами узких партийных кругов не знал. Просто так, на слово, ему бы никто не поверил. Поэтому Рутенбергу нужно было не просто заявить, что он убил Гапона из революционных побуждений, но сделать это таким образом, чтобы у читателя возникло убеждение в его правоте.

С такой мыслью Рутенберг и взялся за написание своего труда. Книга Рутенберга писалась в течение нескольких лет и была им тщательно продумана. Чтобы добиться нужного эффекта, он не только многократно исправлял её содержание, но и давал её на рецензию знакомым литераторам, в том числе Максиму Горькому, с которым состоял в дружеских отношениях. В результате этой работы на свет появилось крупное литературное произведение, производящее на читателя впечатление подробным изложением событий, массой деталей и документальным характером изложения. Литературный эффект от сочинения Рутенберга оказался достаточно сильным, и многие современники приняли всё изложенное в книге за чистую монету. Своё действие книга продолжает оказывать и сейчас, особенно на читателей, не знакомых ни с личностью, ни с деятельностью Гапона и впервые узнающих о нём из этой книги. Можно сказать, что книга Рутенберга стала осиновым колом, забитым в могилу Гапона и надолго уничтожившим его репутацию.

Между тем при внимательном анализе Записок Рутенберга становится ясно, что книга эта создаёт ложное представление о роли и личности Георгия Гапона. Человеку, хорошо знакомому с личностью и биографией Гапона, это видно невооружённым глазом. Неадекватность изображения Рутенбергом личности Гапона была отмечена даже его товарищами по партии, как это видно, например, из письма Марка Натансона, упрекавшего Рутенберга в сознательном принижении исторической роли Гапона в событиях 9 января. Людям, далёким от партийной идеологии, это было ещё очевиднее. Даже простое сравнение мемуаров Рутенберга с другими воспоминаниями о Гапоне не оставляет сомнений, что Рутенберг сознательно исказил его образ и создал фантастическое представление о его личности. Таким, как в книге Рутенберга, Гапон не изображается ни у одного автора, знавшего его лично и оставившего о нём свои воспоминания, притом что количество таких воспоминаний исчисляется как минимум десятками. Проблема состоит в том, что до последнего времени эти тексты были практически неизвестны читателю.

По своему содержанию книга Рутенберга чётко делится на два слоя. Первый слой составляют реальные события из жизни Гапона и фрагменты его разговоров с Рутенбергом, записанных последним по заданию Азефа и представленных в виде «отчётов» Центральному Комитету партии эсеров. Подборка этих фактов и разговоров носит откровенно тенденциозный характер, так как из всего, что связано с Гапоном, Рутенберг аккуратно выбрал те эпизоды, которые характеризуют его с отрицательной стороны и вызывают у читателя негативные эмоции. С этой стороны Записки Рутенберга являются ничем иным, как тщательно подобранным компроматом. В то же время реальные факты и разговоры, положенные в основу книги, придают ей видимость документальности, что создаёт у неподготовленного читателя ощущение достоверности изложения. Второй слой книги составляют комментарии Рутенберга к описываемым им событиям. Смысл комментариев во всех случаях сводится к тому, чтобы усилить негативный эффект книги и закрепить в сознании читателя отрицательный образ главного персонажа. В тех случаях, когда поступки и высказывания Гапона имеют неясный или двусмысленный характер, автор с помощью комментариев придаёт им однозначное толкование, сводящее все его действия к предательским и низменным мотивам. С помощью таких нехитрых приёмов Рутенбергу удаётся создать в воображении читателя однозначно негативный образ Гапона — предателя и провокатора, продавшегося охранке за деньги, вкусную еду и сладкие вина.

Действовал ли Рутенберг по внутреннему убеждению?

Существует расхожее мнение, будто Рутенберг убил Гапона из внутреннего убеждения, что тот сделался предателем-провокатором. Но это мнение основано только на поздних заявлениях самого Рутенберга и его товарищей по партии. Конкретные обстоятельства дела заставляют усомниться в достоверности этого утверждения, а некоторые и вовсе лишают его всякой силы. Начнём с того, что, по утверждению самого Рутенберга, Гапон с самого начала, то есть с первого же разговора, подробно изложил ему свой революционно-террористический замысел. Замысел этот состоял в том, чтобы войти в доверие к Витте и Дурново, пообещав им выдачу террористических планов эсеров, а затем использовать сложившееся положение для убийства самих Витте и Дурново, что должно было послужить толчком для всеобщего восстания, «нового 9 января». О том, что у Гапона действительно существовали такие замыслы, свидетельствует ряд независимых источников, о чём я ещё расскажу подробнее далее. Но даже не вдаваясь в рассмотрение вопроса, были ли замыслы Гапона реальными или вымышленными, Рутенберг не мог не придавать им некоторой веры.

Рутенбергу было лучше, чем кому-либо другому, известно, что Гапон зимой, весной и летом 1905 года активно проповедовал террористические методы борьбы, что он создавал внепартийный боевой комитет, в который входили также Е. К. Брешко-Брешковская, князь Д. А. Хилков и сам Рутенберг, что этот комитет должен был руководить всеми видами боевой и террористической борьбы. От имени этого комитета Гапон вместе с Рутенбергом вёл переговоры с разными лицами, в том числе с В. И. Лениным, К. Циллиакусом, представителями национальных партий и т. д. Рутенберг был в это время ближайшим соратником Гапона и был посвящён во все его дела. По свидетельствам многих современников, Рутенберг в то время фанатически верил в Гапона и выполнял при нём роль своеобразного «адъютанта». Рутенберг также хорошо знал, что уже после разрыва с эсерами Гапон на свои средства участвовал в предприятии с «Джоном Графтоном», готовил террористические акты против Витте и Трепова, для чего вербовал особых людей и т. д.

Ввиду всего этого разговоры о терроре, которые вёл с ним Гапон в начале 1906 года, отнюдь не должны были показаться ему фантастическими. Это верно уже хотя бы потому, что в начале 1906 года у Гапона был мотив возвращения к революционно-террористической деятельности. Мотив этот состоял в том, что осенью 1905 года он заключил соглашение с графом Витте, согласно которому Витте обязался открыть отделы гапоновского «Собрания», а Гапон обязался вести агитацию против вооружённого восстания. Гапон свою часть соглашения выполнил, а Витте — нет. Вернувшись в Россию в январе 1906 года, Гапон убедился, что отделы «Собрания» не действуют, а министр Дурново вовсе решил их закрыть. Таким образом, Гапон оказался в положении человека, которого использовали и обманули, или, говоря современным языком, попросту кинули. В таких условиях у него не могла не возникнуть мысль о мести и о возвращении к революционно-террористическим методам борьбы, о чём он и рассказал в своём первом же разговоре с Рутенбергом. И поскольку такой поворот в замыслах Гапона выглядел абсолютно логичным, Рутенберг не мог не придавать им какой-то веры. Именно поэтому позднейшее утверждение Рутенберга, что все замыслы Гапона казались ему фантастическими и фальшивыми, не вызывает особого доверия.

Далее, если мы обратимся к конкретным фактам и свидетельствам, то версия, что Рутенберг действовал по внутреннему убеждению, и вовсе теряет всякий вес. Я уже приводил и ещё раз приведу красноречивую цитату из письма В. М. Чернова историку Б. И. Николаевскому, где тот описывает, как принималось решение об убийстве Гапона. Главную роль тут играли Азеф и Савинков, именно они, а не Рутенберг, были инициаторами убийства и оказывали психологическое давление на Рутенберга, который от участия в убийстве всячески уклонялся. Чернов описывает это в следующих словах:

«И Азеф, и особенно Савинков буквально припирали к стенке Рутенберга: как он мог он, до некоторой степени создавший Гапона и приведший его в партию, так долго и так пассивно воспринимать его совратительные демарши? Азеф ещё сравнительно не так горячился, но Савинков буквально весь кипел от негодования и буквально третировал за это растерянного, удручённого, похожего на мокрую курицу (как выразился потом, в разговоре лично со мной, тот же Савинков) беднягу Рутенберга... Все дальнейшие переговоры, планы, приготовления — были сплошным изнасилованием Рутенберга Азефом и Савинковым, навязывавшим ему самую активную роль в уничтожении Гапона вместе с Рачковским, тогда как Рутенберг всячески упирался, малодушествовал (опять же по характеристике Савинкова и Азефа) и стремился ограничить свою роль — ролью приманки для Гапона, и передачи всего дальнейшего другим».

После этой цитаты говорить о каком-то внутреннем убеждении Рутенберга в деле убийства Гапона, по-моему, просто нелепо. Рутенберга буквально заставили это сделать, фактически поставив под сомнение его репутацию революционера и давя на него авторитетом Центрального Комитета Партии, воплотившегося в лице Азефа, Чернова и Савинкова. Рутенберг сам писал в одном частном письме, что революция для него воплотилась в партии, а партия — в Центральном Комитете. Куда же ему было деваться? О том, что Рутенберг участвовал в убийстве Гапона без внутреннего убеждения, свидетельствует и описание его поведения в момент убийства. Как известно, в самом процессе убийства Рутенберг не участвовал, предоставив это дело другим, а сам вышел на веранду и там ожидал, когда всё кончится. Только после того, как Гапон был убит, он вошёл в комнату и увидел его подвешенный труп. По воспоминаниям Дикгофа-Деренталя, с Рутенбергом в этот момент случился нервный срыв. Вот как описывает это Деренталь:

«Тут лицо его исказилось и, весь дрожа, он неожиданно произнёс: — Ведь друг же он мне когда-то был!.. Боже мой... Боже мой! Какой ужас... Но так надо было... — Плечи его судорожно вздрагивали, лицо было мёртвенно бледно. Я просил его успокоиться. — Да... но всё-таки... какой ужас... какой ужас! Ведь сколько связано у меня было с этим человеком! Сколько крови...»

А Савинков в своих мемуарах вспоминал, что Рутенберг ещё долго не мог оправиться от пережитого шока. «Я вижу его во сне... — рассказывал Рутенберг. — Он мне всё мерещится. Подумай, — ведь я его спас девятого января... А теперь он висит!..»

Таким образом, Рутенберг совсем не похож на «железного революционера», по внутреннему убеждению хладнокровно казнящего «предателя». Во всей этой истории Рутенберг оказался простым исполнителем, против воли втянутым в убийство своего бывшего друга. Характерно, что до конца жизни Рутенберг отказывался говорить с кем-либо об убийстве Гапона и страшно не любил, когда ему об этом напоминали.

Надёжны ли показания «свидетелей»?

Существует расхожее мнение, будто предательство Гапона подтверждается независимыми показаниями свидетелей — рабочих-боевиков, спрятавшихся за дверью и подслушавших его разговор с Рутенбергом. На этом основании они будто бы полностью убедились в предательстве Гапона, а сходство их показаний будто бы доказывает их достоверность.

Прежде чем разбирать эти показания по существу, следует сделать небольшое отступление в область уголовного права. Люди, которых в данном контексте именуют свидетелями, в действительности являются участниками убийства и с юридической точки зрения могут рассматриваться как подозреваемые или обвиняемые, но отнюдь не как свидетели. Никакой человек не может быть свидетелем по собственному делу. На языке уголовного права убийство Гапона есть тяжкое преступление, совершённое по предварительному сговору группой лиц. Лица, принимающие участие в таком преступлении, именуются соучастниками преступления, а в просторечьи — подельниками. Из уголовной практики хорошо известно, что подельники нередко дают сходные показания по своему делу, что, однако, отнюдь не делает их более достоверными. Сходство показаний в данном случае есть прямое следствие предварительного сговора. Как правило, участники преступной группы заранее оговаривают между собой, что говорить, а чего не говорить в случае ареста, на следствии, суде и так далее. Эта оговоренная версия называется «легендой» преступника, и как правило, он придерживается её всю оставшуюся жизнь, если его не изобличают во лжи правоохранительные органы. Поскольку никто из убийц Гапона не был арестован и привлечён к ответственности, можно с большой долей вероятности утверждать, что их сходные показания по этому делу и есть не что иное, как заранее оговоренная «легенда».

Далее, если рассматривать эти показания по существу, то можно ли из них вывести, что Гапон продался охранке и сделал это из корыстных побуждений? Даже если принимать все эти свидетельства за чистую монету, такой вывод из них не следует. Начнём с того, что эти свидетели просто плохо слышали, о чём говорил Гапон с Рутенбергом. Например, Дикгоф-Деренталь вспоминает, что он слышал только обрывки фраз, в которых упоминались эсеры, Рачковский и 30 тысяч рублей. Ненамного больше слышал и рабочий-боевик, на которого ссылается Дейч. Сам по себе разговор, даже в том виде, в котором он приведён у Рутенберга, не позволяет сделать каких-либо выводов о мотивах и целях Гапона, а без этого не может быть речи о каком-либо предательстве и провокаторстве. Убеждение, что Гапон сделался предателем, могло возникнуть у боевиков только на основании тех объяснений, которые им заранее дал их «руководитель». Только при этом условии они могли интерпретировать те обрывки фраз, которые слышали из своего укрытия, как доказательства предательства Гапона.

Лично я нисколько не сомневаюсь, что эти боевики, в отличие от Рутенберга, действовали по внутреннему убеждению. Будучи людьми простыми, быстрыми на расправу, а в сущности, простыми уголовниками с политическим оттенком, они без труда поверили в рассказ о предательстве Гапона. Фактически революционеры рассматривали Гапона как предателя уже с осени 1905 года, когда он заключил соглашение с графом Витте. Борьба с Гапоном и гапоновщиной была одним из направлений деятельности революционных партий, и рабочие-боевики принимали в ней активное участие. В воспоминаниях одного такого рабочего-боевика есть рассказ о расправе с рабочим-гапоновцем, который вёл агитацию против вооружённого восстания. Враждебное отношение к гапоновскому движению создавало ту психологическую почву, на которой естественно могло возникнуть желание расправы с самим Гапоном, а сообщение «руководителя» и подслушанный разговор Гапона с Рутенбергом легко перерастали в уверенность, что Гапон и есть настоящий предатель.

В сущности, эти боевики явились простыми орудиями в руках тех людей, которые хотели устранить Гапона. Вся эта история с подслушиванием за дверью была искусственно подстроена самим Рутенбергом. Рутенберг ведь не сообщил им содержание других своих разговоров с Гапоном. Он сознательно спровоцировал Гапона на разговор о Рачковском и о деньгах, превратив весь разговор в денежный торг. Рутенберг был инициатором этого разговора, он вёл этот разговор и направлял его в нужное русло. Когда Гапон уклонялся в сторону, Рутенберг опять возвращал разговор к Рачковскому и 30 тысячам рублей. В результате боевики услышали именно то, что было нужно Рутенбергу. Об истинных же целях и мотивах Гапона они так и не узнали, а сказать что-то в своё оправдание Гапон уже не мог, так как убийство сопровождалось жестокой борьбой. Таким образом, Рутенберг просто использовал боевиков для своей цели, введя их в заблуждение и сделав орудиями своего преступления. И если сам Рутенберг был слепым орудием в руках Азефа, то боевики оказались такими же слепыми орудиями в руках Рутенберга.

Справедливы ли обвинения Гапона в предательстве?

Ключевым вопросом всей истории Гапона является вопрос о его предательстве. Действительно ли Гапон в конце жизни совершил предательство, в котором его обвинили убийцы? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно чётко определить, что такое предательство. Термин «предательство» может употребляться в двух значениях — в моральном и политическом. В моральном смысле предательство означает обман чьего-то личного доверия. В политическом смысле предателем именуют всякого, кто меняет своих политических союзников. Если политик перешёл из одной партии в другую или из оппозиции на сторону правительства, то бывшие союзники навешивают на него ярлык предателя. Сам же политик видит в этом только тактический ход, позволяющий ему лучше достигнуть поставленных целей. Ошибка состоит в том, чтобы путать эти два понятия предательства. Гапона обвиняли в предательстве неоднократно: первый раз — после 9 января, когда он перешёл на сторону революционеров, второй раз — после 17 октября, когда он перешёл на сторону правительства и т. д. Все эти обвинения носили чисто политический характер. Сам Гапон относился к ним с презрением и говорил, что ему дорого только мнение рабочих. С точки зрения Гапона, все его политические повороты были только тактическими ходами, с помощью которых он рассчитывал двинуть вперёд своё рабочее дело.

Если говорить о предательстве в моральном смысле, то оно предполагает обман личного доверия человека, например, если один человек доверяет другому свои тайны, а тот выдаёт их его врагам. Деятельность шпионов, секретных агентов, осведомителей рассматривается большинством людей как предательская, так как она связана с обманом чужого доверия и выдачей доверенных тайн. Спрашивается: есть ли основания считать, что Гапон был убит за действия, связанные с моральным предательством? С формальной точки зрения, таких оснований нет. Гапон не состоял секретным агентом полиции, не выдавал ей людей, не писал доносов и, во всяком случае, не занимался профессиональной предательской деятельностью. На сегодняшний день это можно считать установленным фактом. Убийцы, опубликовавшие в газетах его «приговор», не привели там ни одного имени преданного Гапоном лица. Нет таких имён и в мемуарах его убийц. Общаясь с чиновниками полиции, Гапон сознательно отказывался отвечать на вопросы о конкретных лицах, с которыми был знаком по революционной деятельности. Если бы Гапон выдал полиции какое-то лицо, об этом рано или поздно стало бы известно. В советское время такие данные искали целенаправленно, но за все 70 лет так ничего и не нашли. Если же их не нашли за 70 лет советской власти, то, очевидно, их просто нет.

Таким образом, можно считать установленным, что личного предательства кого-либо Гапон не совершал. Следовательно, обвинение его в предательстве может иметь только политический смысл. В сущности, именно так это и было сформулировано эсерами. Савинков в своих мемуарах писал, что в его глазах предательство Гапона было хуже других: другие предавали отдельных людей, а он предал то, что невозможно предать — Революцию. «В моих глазах Гапон был не обыкновенный предатель. Его предательство не состояло в том, в чём состояло предательство, например, Татарова. Татаров предавал людей, учреждения, партию. Гапон сделал хуже: он предал всю массовую революцию». Иными словами, сами эсеры чётко осознавали грань между предательством моральным — выдачей отдельных людей — и предательством политическим — изменой революции. Гапону вменялось в вину именно второе, а не первое деяние.

Уяснив этот факт, можно задать и главный вопрос: справедливо ли обвинение Гапона в предательстве революции? Это было бы верно, если бы у нас имелись факты, доказывающие, что Гапон действительно отказался от революционных замыслов и согласился служить правящему режиму. Между тем, существующие факты свидетельствуют как раз об обратном. Имеется несколько свидетельств, говорящих о том, что Гапон в последние месяцы жизни готовил новые революционные выступления и что осуществить их ему помешала только смерть. Одно из таких свидетельств мы находим в мемуарах самого Рутенберга. Уже при первой встрече с Рутенбергом Гапон изложил ему свой революционно-террористический замысел, состоявший в том, чтобы убить Витте и Дурново и положить начало всенародному восстанию. При другой встрече Гапон предложил ему организовать убийство Рачковского и Герасимова. Это было в разгар газетной кампании против Гапона, когда он отчаянно искал способа восстановить свою репутацию. В разговоре с Рутенбергом он объяснил ему, что его положение теперь таково, что только таким актом он может оправдаться от обвинений. Сам Рутенберг пишет, что он не верил этим замыслам Гапона и видел в них «игру» и «симуляцию». Однако имеются независимые свидетельства, подтверждающие искренность Гапона и реальность его замыслов.

Одно из таких свидетельств сохранилось в воспоминаниях рабочего А. Е. Карелина. Карелин пишет, что незадолго до смерти Гапона к нему пришёл знакомый рабочий В. А. Андринг и сообщил, что Гапон зовёт его в боевую группу, которую начал составлять «для убийства Витте, Рачковского и других». Андринг спрашивал у Карелина совета, стоит ли ему соглашаться на это предложение, — и Карелин, бывший принципиальным противником террора, отговорил его от этой затеи. «Андринг послушался меня и не вошёл в боевую группу», — вспоминал Карелин. Это свидетельство вызывает доверие уже хотя бы потому, что Карелин узнал о нём случайно. Андринг сообщил ему об этом без ведома Гапона и, вероятно, нарушив данное ему слово молчать. Характерно и то, что Карелин связывает эти террористические планы Гапона с его попытками самореабилитации. «Я покажу, что из себя представляю, — не раз говорил Гапон. — Они ещё узнают, что я не грязная личность. И как был честным человеком, честным и останусь. — Слушая эти речи, мы не знали, что он затевает: писать в газету или прибегнуть к террору. Случайно я узнал, что он решил избрать второй путь». Всё это в точности совпадает с тем, что говорил Гапон Рутенбергу в приведённом выше разговоре, причём дело происходило в одно и то же время — в конце февраля — начале марта 1906 года.

Другое свидетельство, подтверждающее наличие у Гапона революционных замыслов, сохранился в мемуарах В. А. Поссе. Поссе вспоминает о своей встрече в 1907 году с Ларисой Хомзе, фанатичной соратницей Гапона. Ещё летом 1905 года Гапон готовил её к террористическому акту против Витте, и она была посвящена в его революционные планы. При встрече с ней в 1907 году Поссе убедился, что она всё ещё верит в Гапона, и напомнил, что эсеры убили его как предателя, вступившего в отношения с охранным отделением. На это Хомзе ответила, что она всё это знала и что Гапон своих отношений с охранкой от неё не скрывал. «Всё это были первые шаги широко задуманного плана, — говорила она. — Он хотел пробраться в лагерь врагов и взорвать его изнутри». В этом рассказе интересно то, что Хомзе использует слово пробраться, которое использовал сам Гапон в первом разговоре с Рутенбергом. У Рутенберга он говорит, что надо с помощью Рачковского пробраться к Дурново, а с помощью Манасевича-Мануйлова — к Витте, и потом убить их обоих. Поскольку дело было в 1907 году, то есть за два года до выхода мемуаров Рутенберга, это свидетельство является вполне независимым. Сходство выражений заставляет предполагать, что она слышала эти слова непосредственно от Гапона.

Наконец, есть и ещё одно свидетельство — самого И. Ф. Манасевича-Мануйлова, одного из тех, кто участвовал в переговорах с Гапоном о выдаче террористических замыслов эсеров. Известно, что встречи Гапона с Рачковским происходили на квартире Мануйлова и он был посвящён во все детали этих переговоров. Мануйлов был первым, кто опубликовал в печати сведения об убийстве Гапона Рутенбергом, ещё за две недели до того, как труп Гапона был найден полицией в Озерках. Этот Мануйлов, впоследствии ушедший со службы, состоял в приятельских отношениях с журналистом Петром Пильским, которому иногда рассказывал разные тайны своей прошлой службы. Он-то и рассказал Пильскому о том, что Гапон в конце жизни готовил новые революционные акции. «Ему захотелось ещё раз сыграть в ту игру, которую он однажды сумел так счастливо выиграть, — рассказывал Мануйлов. — Ему захотелось ещё раз революцию провести на плечах правительства. И если бы не его смерть, мы и посейчас ещё не убеждены в том, что он этого не сделал бы». Откуда у Мануйлова были такие сведения, мы не знаем, но, вероятно, у него были какие-то источники информации, позволявшие сделать такой вывод. Гапон был плохим конспиратором и часто проговаривался о своих планах не вполне надёжным людям. Вероятно, именно поэтому о них знали и в Департаменте полиции. И если революционеры, враждебно настроенные к Гапону, не верили в его революционные замыслы и видели в них «симуляцию» и «игру», то в Департаменте полиции, наоборот, придавали им самое серьёзное значение.

Таким образом, уже из приведённых свидетельств можно заключить, что Гапон вовсе не собирался «продавать революцию», а напротив, искал новых способов её осуществить. Поэтому предъявленные ему обвинения в предательстве революции следует считать столь же несостоятельными, как и обвинения в предательстве личного характера. Единственное обвинение, которое можно ему предъявить, это обвинение в политическом предательстве партии эсеров. Его сделка с Департаментом полиции формально была направлена против партии эсеров и могла нанести им ущерб. Если рассуждать с точки зрения законов политической борьбы, эсеры действительно имели основания убить его как своего врага. Но законы политической борьбы и законы морали — это очень разные вещи. --Aristodem 01:58, 17 января 2011 (UTC)

Ниже я изложу свои мнения по затронутым вами темам, но в виде частного спора: я надеюсь вы понимаете, что с точки зрения правил ВП все это орисс, в статье следует передавать источники, а не описывать, "как было на самом деле".

• Речь идет не об общей оценке Гапона, а о фактах, устанавливаемых по отчетам Рутенберга. В этих фактах вы вроде бы не сомневаетесь, только считаете, что они были подобраны тенденциозно и составляли "компромат". Однако всякое обвинение и всякий приговор выносятся именно на основе "компромата", т.е. иными словами улик. Я, однако, склонен считать, что Рутенберг добросовестно записывал все, что он слышал и как понимал: ведь Рутенберг, в отличие от Азефа, не был лично заинтересован в убийстве, и ему не было нужды вводить в заблуждение ЦК. Наконец показательно, что все ваши аргументы о невиновности Гапона и его глубоко революционных намерениях тоже опираются на отчеты Рутенберга!
• Приведенная вами цитата из Чернова ничего не говорит о причинах колебаний Рутенберга, зато говорит, что наибольшую ярость проявлял не Азеф, а Савинков, которому невозможно приписать никаких неблаговидных мотивов. Колебания Рутенберга можно объяснить тем (и я думаю, что это так и было), что он был тесно психологически связан с Гапоном и его ужасала мысль, что ему придется своими руками убивать человека, который долгое время был его близким другом и которого он спас от смерти. Ведь Чернов не говорит, чтобы Рутенберг сомневался в самом факте предательства и необходимости кары за него, а только не хотел активно участвовать в убийстве Гапона, соглашаясь лишь на роль "приманки". О том же говорит и приведенный вами отрывок из статьи Дикгофа. Рутенберг безусловно убивал Гапона по внутреннем убеждению, но при этом сам акт убийства для него был тяжел чисто психологически, ввиду того, что его многое связывало с Гапоном.
• Правила судопроизводства в истории не действуют, история - не суд, а следствие, здесь работают только законы исторической методологии; да кстати и следователи отнюдь не пренебрегают показаниями убийц для восстановления картины преступления. О рассказе рабочего Дейчу: тут совершенно невозможно сравнение с поведением преступников, которые осознают, что совершили преступление, и сговариваются, как лгать на суде. Информатор Дейча не считал, что совершил преступление, и говорил не на суде. С вашей же стороны также странно удивляться и выдвигать это как улику, что Рутенберг в разговоре, долженствующем изобличить Гапона, сводил все к темам, которые его и изобличали. В вашем представлении Рутенберг, Савинков, Чернов предстают какими-то безвольными марионетками в руках Азефа, хотя это были яркие самостоятельные личности, и мы никак не можем вообразить, что Рутенберг убил старого друга и обманывал других людей с целью привлечения их к убийству просто потому, что так приказал Азеф, назвавший его предателем.
• Неоспоримый, подтвержденный и их правительственного лагеря факт состоит в том, что Гапон вступил в сношения с тайной полицией, подрядился ей сдать БО за 100 тыс. рублей (впоследствии согласившись и на 25 тыс.), пытался привлечь к этому делу Рутенберга. Тайные сношения с полицией категорически запрещались этикой революционера и сами по себе рассматривались так же, как рассматриваются тайные сношения с врагом во время войны - вне зависимости от их содержания и характера, криминал состоял уже в факте наличия таких сношений. Готовность выдать БО была актом именно морального предательства, даже при фантастическом условии, что при этом бы никто не пострадал (чего Гапон, конечно, гарантировать никак не мог) - всякий, кто сознательно подрывает работу революционной партии, пользуясь своими связями с этой партией, не только с точки зрения этой партии, но и с любых точек зрения есть предатель и провокатор. Таким образом, в деле Гапона: 1)"состав преступления" был налицо 2)"законы" (общепринятые в революционной среде нормы), карающие за это смертью, были налицо - в целом, эсэры имели полное право расправиться с Гапононом. Ваша цитата из Савинкова о противопоставлении Гапона Татарову говорит совершенно об обратном вашему толкованию: с точки зрения Савинкова Гапон предал не партию, как Татаров, а все движение 9 января, когда запятнал себя, символ этого движения, связями с охранкой. Свой взгляд на то, как соотносятся криминальные действия Гапона с его внутренними субъективными убеждениями, я уже высказал выше. Что же касается до реальной осуществимости его "террористических" планов, то я считаю это все чистейшими фантазиями и химерами: организация террора - очень серьезная скрупулезная работа, требующая быть прежде всего настойчивым и незаметным; Гапон не имел ни опыта, ни способностей для ее организации, это были чистейшей воды фантазии, если бы не независящие от Гапона обстоятельства, главным результатом его деятельности стал бы провал реальных террористов. Если Гапон хотел террора, он мог предложить свои услуги БО и действовать совместно с ней, и если уж идти на контакты с полицией, то по договоренности и под контролем БО. Но он, как я уже отмечал, вообразил себя демиургом, вторым правителем России после Николая, и действовал соответственно, решив, что он может все и соответственно на все имеет право. Павел Шехтман 12:11, 17 января 2011 (UTC)
• Павел, с вашими рассуждениями об общепринятых в революционной среде нормах, каравших за предательство смертью, и праве эсеров на расправу с Гапононом можно было бы согласиться, если бы не один странный факт. Партия отказалась взять на себя ответственность за политическое убийство. Не было выпущено никакого пресс-релиза с подробным изложением причин содеянного, как это было сделано при покушении на Д.С.Сипягина и В.К.Плеве. Частное дело Рутенберга, партия к Гапону претензий не имеет. ТрiумфаторЪ 03:32, 19 января 2011 (UTC)

ПСР не взяла на себя ответственности за убийство (потому что она действительно не давала Рутенбергу такого приказа и согласилась на суд, после чего убийство до окончания суда становилось невозможным), однако она де-факто признала действия Рутенберга законными и правомерными с революционной точки зрения - иначе она бы заявила протест и исключила Рутенберга. Убийство, совершенное членом партии, не могло быть его частным делом, ПСР этого не говорила, а говорила только то, что Рутенберг убил Гапона по собственной инициативе, а не по партийному решению. Павел Шехтман 18:10, 23 января 2011 (UTC)

Тогда становятся неуместными рассуждения о праве партии эсеров на расправу с провокатором-Гапоном, если партия эсеров не воспользовалась этим правом. Или не захотела воспользоваться. Воля ваша, но убийство «по собственной инициативе, а не по партийному решению» и без решения партийного суда всё-таки больше напоминают уголовщину, хотите вы этого, или нет. Вполне очевидно, что в партии не было однозначного отношения к убийству Гапона (мнение Натансона), поэтому у нас нет никаких оснований говорить о том, что де-факто действия Рутенберга были оправданы эсерами. А если не было адекватного возмездия за провокаторство, то как мы можем утверждать, что факт провокаторства был? ТрiумфаторЪ 02:09, 24 января 2011 (UTC)

Да почему же неуместно? Право - не обязанность, если я не воспользовался своим правом, это не означает, что у меня этого права нет. Эсэры имели моральное право убить Гапона, но по причинам тактического характера не воспользовались им, однако и не осудили члена партии Рутенберга, который убил Гапона от своего имени и имени группы рабочих. Наоборот, после того, как были распущены слухи, что убийство Гапона было полицейской провокацией, они выпустили заявление, реабилитирующее Рутенберга (см. у Савинкова). Павел Шехтман 13:21, 24 января 2011 (UTC)

Какое-то странное «полное право» имели эсеры в части террора, право слово. Странное, во-первых, потому, что распоряжался этим правом агент охранки и член ЦК партии Евно Азеф. Во-вторых, налицо был мотив политической конкуренции эсеров и гапоновцев. В-третьих, странное потому, что ничто не мешало ЦК произвести суд (если допустить, что они располагали серьёзными уликами против Гапона) и дать недвусмысленные директивы ЦК Рутенбергу на единоличное убийство Гапона, не ставя его убийство в зависимость от убийства Рачковского, ведь таких условий не было высказано в ходе организации предшествующих терактов. В четвёртых, мотив личной неприязни Савинкова к Гапону (то, чего не могло быть в деле убийства В.К.Плеве и вел. кн. Сергея Александровича) ставит под большое сомнение святость миссии эсеров. В чём могли состоять причины тактического характера не объяснять мотивов убийства Гапона эсерами? На следующий день после убийства, 29 марта, Рутенберг передал для ЦК эсеров заявление для печати о причинах расправы над Гапоном. М.А.Натансон заверил Рутенберга, что заявление опубликуют, однако через неделю Рутенберг узнаёт, что публикации не будет, поскольку убийство произошло без ведома ЦК (мотив Азефа), хотя само убийство обсуждается уже не одну неделю? Тогда Рутенберг обращается к М.Р.Гоцу с просьбой о публикации, Гоц соглашается, но только на анонимную публикацию, а ведь это уже второй случай обнаружить эсеровскую принципиальную позицию. В итоге эсеры вынуждены были воспользоваться своим правом на выражение своего отношения к убийству Гапона только в октябре. Вернее будет сказать, их вынудили воспользоваться этим правом, сами они не хотели этого «права». ТрiумфаторЪ 04:32, 26 января 2011 (UTC)

Какое это имеет отношение к вопросу? Почему эсэеры не воспользовались своим правом немедленно - другой вопрос, вопрос тактических соображений, очевидно у них не было иных улик против Гапона кроме показаний Рутенберга, а этого при сохранявшемся высоком авторитете Гапона было явно недостаточно для широких масс. Павел Шехтман 13:53, 27 января 2011 (UTC)

Спасибо, Павел, мне достаточно косвенного признания того, что улик против Гапона недостаточно. ТрiумфаторЪ 14:07, 27 января 2011 (UTC)

Недостаточно - для кого? Для эсеров свидетельства Рутенберга было абсолютно достаточно. Павел Шехтман 17:09, 27 января 2011 (UTC)

Для каких эсеров? Никаких резолюций партийных съездов на сей счёт мы не имеем. Вопрос рассматривался большей частью кулуарно. Если учитывать тот факт, что эсеры — крупнейшая партия, опирающаяся на народные массы, то вопрос однозначной поддержки убийства своим электоратом весьма проблематичный. Савинкову свидетельства Рутенберга достаточно, Натансону — нет, Чернов переминается с ноги на ногу, Азефу достаточно, он даже своих боевиков на это дело подрядил. А потом и Азефу стало недостаточно. Из «тактических соображений», разумеется. И он, как апостол Пётр, трижды отрекается от Рутенберга. Так что «революционного правосознания» двух-трёх человек, этого прообраза большевистских «троек», явно недостаточно. Разница только в том, что этот импровизированный «ревтрибунал» ещё несколько стеснялся этого своего «революционного правосознания» и не спешил его публично обнародовать. ТрiумфаторЪ 04:34, 28 января 2011 (UTC)

Вы опять путаете принципиальный вопрос о виновности (предатель или не предатель?) и тактический вопрос о наказании. Мы знаем, что по крайней мере часть эсеров однозначно сочла сведения Рутенберга доказательством предательства, и нет никаких данных, что хоть один эсер протестовал против признания Гапона предателем и настаивал на его революционной честности. Вопрос стоял тактически, и в воспоминаниях Савинкова и Рутенберга ясно определено, вокруг чего шел спор: Гапон еще очень популярен, если его убить, решат, что убили из партийной конкуренции, нужно предъявлять неоспоримые для публики (а не только для ЦК) доказательства или вообще не браться за дело. 16:03, 28 января 2011 (UTC)

Принципиальный вопрос (предатель или не предатель?) решает провокатор. О какой принципиальности тут можно говорить? Часть эсеров, про которую вы говорите, (а это и есть 2-3 человека), вынуждены post factum как-то мотивировать свои солидарные решения с провокатором. На честности Гапона настаивал Кропоткин, человек никак не связанный со скомпроментировавшим себя ЦК. ТрiумфаторЪ 05:28, 29 января 2011 (UTC)

Гапон и революционная этика

При восстановлениии исторических событий нужно прежде всего проводить чёткую грань между фактами и оценками этих фактов. Я никогда не отрицал того факта, что Гапон вступил в сделку с Департаментом полиции и что эта сделка нарушала принятые в среде профессиональных революционеров нормы поведения. Я также не отрицаю того, что эта сделка могли представлять опасность для партии эсеров и что эсеры, убивая Гапона, могли полагать, что они устраняют эту опасность. Я также не отрицаю того, что в основу воспоминаний Рутенберга были положены реальные разговоры между ним и Гапоном, хотя и превратно истолкованные. Именно поэтому я охотно использую эти мемуары для восстановления хода событий, в особенности те места, которые подтверждаются другими источниками.

Но есть факты, а есть оценка, придаваемая им действующими лицами. Разница между фактами и оценками состоит в том, что факты есть вещь нейтральная — они не хороши и не плохи сами по себе, — тогда как оценка придаёт фактам позитивную или негативную окраску. Всякий человек, оценивающий факты, исходит из своей собственной системы ценностей, а всякая система ценностей по определению субъективна. То, что хорошо с точки зрения одной системы ценностей, плохо с точки зрения другой, и наоборот. Например, у большинства подданных Российской империи была одна система ценностей, а у профессиональных революционеров — другая. То, что было хорошо с точки зрения законопослушного подданного, было плохо с точки зрения профессионального революционера, а то, что было хорошо с точки зрения профессионального революционера, было плохо с точки зрения законопослушного подданного. Например, c точки зрения законопослушного подданного, сотрудничество с правоохранительными органами было благом, а с точки зрения профессионального революционера — злом.

Революционеры создали свою собственную систему ценностей, во многом противоположную той, которой следует большинство людей. С точки зрения революционной морали, высшей ценностью считалась революция, а высшей добродетелью — служение революции и революционной партии. Напротив, высшим злом считался царский режим, а самым тяжким грехом — служение царскому режиму. Все люди делились на две категории — на тех, кто служит революции, и тех, кто служит царскому режиму. Все действия, направленные на благо революции, считались добродетелью, а все действия, помогавшие укреплять царский режим, — преступлением. Люди, сотрудничавшие с царским режимом, рассматривались как злодеи, с которыми следовало бороться и которых следовало уничтожать. Человек, перешедший на сторону революции, рассматривался как раскаявшийся грешник, а человек, перешедший на сторону царского режима, — как гнусный предатель, продавший душу дьяволу. Такой человек заслуживал самого сурового осуждения и самой жестокой кары. Все оценки, которые революционеры давали поступкам людей, исходили из этой дуалистической схемы. Поэтому поведение Гапона, переходившего то на сторону революционеров, то на сторону правительства, воспринималось ими как тяжкое предательство, и человеку, совершавшему такие поступки, давалась самая негативная оценка.

Всё это вещи очевидные и понятные. И если бы Гапон был профессиональным революционером, то, нарушая революционную систему ценностей, он поступал бы против собственных убеждений. Но всё дело в том, что Гапон не был профессиональным революционером и не разделял эту систему ценностей. Нарушая законы революционной морали, он не изменял своим убеждениям, потому что это была не его мораль и не его убеждения. У Гапона была своя собственная система ценностей. Трагедия Гапона состояла в том, что никто, за исключением узкого круга близких ему людей, не знал об этой системе ценностей. Поэтому стороннему наблюдателю все его поступки казались беспринципными метаниями, а его сотрудничество с разными политическими лагерями — непрерывным предательством. Между тем с точки зрения своей системы ценностей Гапон был очень последователен и до конца жизни оставался верен самому себе. Хороша или плоха была эта система ценностей — это другой вопрос, ответ на который зависит от личных убеждений того, кто этим вопросом задаётся. Но сам факт наличия у Гапона своих убеждений — вещь неоспоримая, которая подтверждается массой независимых свидетельств.

Если попытаться охарактеризовать эту систему ценностей, она состояла в следующем. Гапон не считал себя профессиональным революционером и не верил в то, что история движется революциями. Но он верил в освобождение трудящихся классов от политического и экономического гнёта и считал себя борцом за это освобождение. Субъективно Гапон рассматривал себя как деятеля освободительного движения и именно так определял себя и свою общественную роль. Он никогда не отрекался от этого статуса и даже после возвращения в Россию в устном и письменном виде отстаивал идеи освободительного движения. Главными вехами этого движения он считал организованное им Шествие 9 января 1905 года и Манифест 17 октября 1905 года. Отличие Гапона от профессиональных революционеров состояло в том, что он не был сторонником исключительно насильственных и революционных методов борьбы. Он не считал, что освобождение трудящихся классов должно произойти непременно посредством свержения царского режима и установления новой революционной власти. Он не считал, что сотрудничество с правящим режимом есть недопустимый грех и страшное преступление. Наоборот, его тактика состояла в том, чтобы оказывать давление на правящий режим и таким образом вынуждать его к уступкам. В известном смысле Гапон явился предшественником современных идеологов бархатных и цветных революций. Многочисленные свидельства современников и собственные высказывания Гапона свидетельствуют о том, что он верил в силу организованной массы, предъявляющей требования властям. Этой идеей он руководствовался, когда создавал свою рабочую организацию. Этой же идеей он вдохновлялся, когда организовывал шествие к царю 9 января.

После Кровавого воскресенья, под впечатлением от расстрела мирной демонстрации, он уклонился от своей тактики и ударился в крайность, начав проповедывать насильственные и революционные методы борьбы. На этой почве он сошёлся с профессиональными революционерами и одно время успешно с ними сотрудничал. Но желание профессиональных революционеров превратить его в своего последователя, в рядового солдата партии привело к разрыву между ними. Гапон не разделял ни их мировоззрения, ни их тактики, и не желал быть орудием чужой воли. Поэтому он повёл свою собственную политику и стал создавать свою собственную рабочую организацию, принципы которой отличались от принципов революционных партий. Когда в России был провозглашён Манифест 17 октября, Гапон решил совсем отказаться от революционных методов борьбы и вернуться к легальным методам, занявшись воссозданием своей рабочей организации. В Манифесте 17 октября он увидел исполнение тех требований, с которыми рабочие шли к царю 9 января. Он искренне отказался от радикальных методов борьбы и решил вернуться к своим старым методам. Сущность их состояла в организации рабочих масс и оказании давления на правительство с целью закрепления завоёванных прав и свобод. С точки зрения профессиональных революционеров, такой поворот рассматривался как предательство, так как воссоздание легальной рабочей организации предполагало сотрудничество с властями. А это, с точки зрения революционной этики, было тяжким грехом. Но с точки зрения самого Гапона, это было только возвращение к его обычной тактике, и он искренне удивлялся, почему революционеры развязали против него ожесточённую кампанию.

Гапон был совершенно последователен, когда напоминал своим критикам, что организованное им шествие 9 января было возможно только потому, что он до этого сотрудничал с правительством и получал от него денежные суммы. Вопрос об отношении к правительственным деньгам также был одним из принципиальных убеждений Гапона. Гапон полагал, что деньги правительства — это деньги, взятые из народного кармана, и их получение на нужды рабочих организаций есть простое возвращение их в руки народа. «Нет денег правительства, а есть народные деньги», — неоднократно говорил Гапон и заявлял, что он не только брал, но и будет брать эти деньги, пока у него есть такая возможность. С точки зрения профессиональных революционеров, получение денег от правительства было тягчайшим грехом, но с точки зрения системы ценностей Гапона это было абсолютно законным делом, и он не только открыто говорил, но даже и настаивал на своём праве брать эти деньги.

Из всего этого видно, что разная оценка поступков Гапона происходит от применения к ней разных систем ценностей. С точки зрения революционной системы ценностей, поведение Гапона было аморально и преступно, с точки же зрения его собственной системы ценностей, оно было абсолютно законно и последовательно. Неудивительно, что люди со столь разными системами ценностей не нашли общего языка и сделались ожесточёнными врагами, а взаимное ожесточение привело их к прямо враждебным действиям. Неудивительно, что Гапон, кинутый правительством и ошельмованный революционерами, в попытках восстановить своё влияние пошёл на рискованные сделки, которые довели его до «крючка вешалки». С точки зрения своей системы ценностей, он действовал вполне правильно и законно, так как его конечной целью было освобождение рабочего класса, а ради этой цели можно было пожертвовать не только боевой организацией эсеров, но и всеми революционными партиями, вместе взятыми. Гапон до последней минуты был убеждён, что действует в интересах рабочих и нисколько не сомневался в своей правоте. Поэтому даже то, что революционерами рассматривалось как «грязное предательство», с его точки зрения было простым тактическим ходом, необходимым для достижения его великой и святой цели.

Вот почему я настаиваю на том, что Гапона нельзя судить по законом революционной морали и выставлять ему оценки с точки зрения революционной этики. Всякого человека нужно оценивать с точки зрения его собственной системы ценностей, с точки зрения того, насколько его поступки соответствовали его убеждениям. А в этом отношении Гапон был вполне последователен, так как своим ценностям он не изменял. А уж хороши или плохи были эти ценности, это другой вопрос, на который не может быть однозначного ответа. --Aristodem 01:35, 19 января 2011 (UTC)

Я не понимаю предмета спора вообще. Гапон полагал, что ради освобождения рабочего класса он имеет право продать БО ПСР за 25 тыс. рублей, но вторая заинтересованная сторона, т.е. сама ПСР и тов. Рутерберг лично, так очевидным образом не считали. Правительство убивало по своим законам за связи с террористами и намерение кинуть бомбу в губернатора, и со своей точки зрения было право; революционеры убивали по своим законам за связи с охранкой и намерение выдать революционную организацию, и со своей точки зрения также были правы. Поправка в том, что выдача людей за деньги есть акт предательства, морально отвратительный. А уж кем себя считал при этом Гапон - продажным провокатором или спасителем рабочего класса - факт, интересный для него лично и для его биографов, но никак не для революционеров. Павел Шехтман 18:01, 23 января 2011 (UTC)

P.S. О том, что Гапона можно судить только по законам, установленным им для самого себя. Кроме того, что по такой логике невозможно судить вообще никого, убеждения вообще-то поверяются готовностью жертвовать ради них, а не готовностью выдавать ради них других людей за наличный расчет. Павел Шехтман 18:20, 23 января 2011 (UTC)

О том-то и речь, что Гапона нужно судить по меркам общечеловеческой морали, а не по тем меркам, которые профессиональные революционеры создали для самих себя. Ошибка всех авторов, писавших о «предательстве Гапона», состояла в том, что они смешивали внутрипартийную этику эсеров с общечеловеческой моралью. Считалось само собой разумеющимся, что если эсеры обвинили Гапона в предательстве, то это предательство надо понимать в общечеловеческом смысле — как предательство Иуды и прочих подобных персонажей. Между тем сами эсеры понимали это предательство совершенно иначе. Напоминаю, что никто из эсеров не обвинял Гапона в выдаче полиции людей. И Рутенберг, и Савинков единодушно утверждали, что предательство Гапона состояло в другом: он предал саму Революцию, что, по их мнению, и составляло его главное преступление. Вот в подтверждение две цитаты — одна из Савинкова, другая из Рутенберга. Савинков пишет: «В моих глазах Гапон был не обыкновенный предатель. Его предательство не состояло в том, в чём состояло предательство, например, Татарова. Татаров предавал людей, учреждения, партию. Гапон сделал хуже: он предал всю массовую революцию». А вот цитата из Рутенберга (из письма к Савинкову): «Гапон предал не меня, не тебя, третьего, десятого. А то, что предавать немыслимо», — т. е. всё ту же Революцию. По этому поводу историк Борис Равдин как-то заметил, что в глазах эсеров предательство Гапона имело почти мистический смысл. Понятие «предательства революции» могло иметь смысл только в глазах профессиональных революционеров, подобно тому как понятие «богоотступничества» может иметь смысл только в глазах тех, кто верит в Бога. Из этого следует, что обвинение Гапона в предательстве носило узко-партийный характер и не может быть принято людьми, не разделяющими партийной этики.

Но может возникнуть вопрос: не было ли в действиях Гапона элементов обычного, бытового предательства? На это как будто указывает тот факт, что он заключил с Рачковским сделку, в которой фигурировали деньги. Однако сам факт денежной сделки ещё никак не указывает на предательство, ибо во всякой сделке об оказании услуг непременно фигурируют деньги или какой-то их эквивалент. Вопрос в том, что было предметом сделки, какие именно услуги обещал предоставить Рачковскому Гапон. Не существует ни одного документа, в котором бы указывалось, что Гапон обещал Рачковскому выдавать людей. Самое внимательное изучение дела показывает, что всё обещание Гапона состояло в том, чтобы устроить встречу Рачковского с Рутенбергом. Именно за это — за организацию встречи — Рачковский обещал ему 25 тысяч рублей. При этом в разговоре с Рутенбергом Гапон настаивал на том, чтобы тот не называл Рачковскому никаких имён и не выдавал никаких людей. «Никто из людей, безусловно, не должен пострадать», — говорил Гапон. Спрашивается: где же тут предательство? Говорят, что Гапон соблазнял Рутенберга, предлагая ему стать предателем. Но это — не более чем метафора: соблазнить можно юную девушку, а Рутенберг был здоровым взрослым мужчиной, вполне дееспособным и отвечающим за свои поступки. Если бы Рутенберг при встрече с Рачковским согласился выдавать ему людей, это целиком и полностью лежало бы на совести самого Рутенберга. Логика Гапона в этом деле совершенно ясна: он полагал, что организуя встречу Рачковского с Рутенбергом, он не берёт на свою душу никакого греха. Никакой моральный закон не запрещает одному взрослому человеку организовывать встречу двух других взрослых людей. А если эти два взрослых человека договорятся до чего-нибудь аморального, то это целиком и полностью будет лежать на их совести, и посредник не может нести за это ответственности. Несомненно, что именно так смотрел на это дело Гапон. Конечно, если встать на точку зрения партийной морали, то поведение Гапона было предосудительным. С точки зрения партийной морали, уже самый факт общения с Рачковским, заключения с ним сделок и организации его встреч с членами партии расценивался как предательство. Но если смотреть на дело с точки зрения общечеловеческой морали, то я, хоть убейте, не вижу в этом ничего дурного. --Aristodem 03:52, 24 января 2011 (UTC)

И Рутенберг, и Савинков конкретно обвиняли Гапона в намерении выдать охранке БО за 100 тысяч рублей. И уже в этом состояло предательство революции. Потому что если для какого-нибудь Татарова такого рода деятельность была лишь фактом личной биографии, то для человека, ставшего символом 9 января, это было действительно мистическим преступлением. О соотношении общечеловеческой морали и революционной этики. Революционеры действовали из своих представлений об общем благе, правительство, а затем контрреволюционеры из своих; те и другие имели свои этические системы: очевидно, правила общечеловеческой морали говорят о том, чего ни те, ни другие не были вправе делать даже в состоянии взаимной войны. Так вот, если бы убежденный монархист, узнав о заговоре террористов, выдал заговорщиков полиции - это было бы естественно, ибо в его системе убеждений, террористы суть общественные враги. Но если бы он с этой целью пустился в провокацию, стал втираться в доверие к террористам и т.п. - это носило бы уже морально как минимум крайне двусмысленный характер, и такой ролью человек с более или менее развитым нравственным чувством побрезговал бы (потому, кстати, и Рутенберг отказывался от активной роли в убийстве Гапона - это попахивало вероломством). Иными словами, выдавать полиции людей не есть деяние, нейтральное с точки зрения общечеловеческой морали. Это либо гражданский долг, либо в высшей степени отвратительный поступок, а в большинстве ситуаций, с точки зрения разных этических систем, может быть и тем и тем. Во всяком случае те, кого выдают, имеют полное моральное право (с точки зрения именно общечеловеческой морали) убить того, кто намеревается их выдать. Павел Шехтман 13:00, 24 января 2011 (UTC)

Говорят, что Гапон намеревался выдать полиции боевую организацию за 100 тысяч рублей. Справедливо ли это обвинение? Во-первых, само наличие у Гапона намерения выдать боевую организацию никем и ничем не доказано. Достоверно установлено, что лично Гапон никого полиции не выдавал. Следовательно, обвинение имеет смысл, только если допустить, что он предлагал это сделать Рутенбергу. Но и это факт ничем не подтверждается. При самом внимательном чтении Записок Рутенберга Вы не найдёте в словах Гапона предложения выдать полиции боевую организацию. Во всех без исключения разговорах речь шла только о том, чтобы сообщить Рачковскому о готовящихся террористических актах, а отнюдь не о том, чтобы выдавать ему боевую организацию. Боевая организация — это прежде всего люди, а Гапон, по свидетельству Рутенберга, во всех разговорах настаивал на том, чтобы тот не выдавал Рачковскому людей и чтобы люди ни в коем случае не пострадали. Вот буквальные слова Гапона, которые я выписал из книги Рутенберга: 1. «Рассказать надо. Не выдавая, конечно. Безусловно, никого не предавая, иначе это будет предательство». 2. «Если дело у тебя не совсем верное, ну, если ты не уверен, что действительно успешно окончится, то рассказать ему. А люди чтобы спаслись. Это вполне возможно». 3. «Ни один человек, конечно, не должен пострадать. Я всегда говорил, что боевая организация поступает неправильно, что не спасает своих людей. Каляев, например, мог быть свободно спасён, если бы были лошади». 4. «Людей можно предупредить. Можно будет их предупредить, они скроются. Наконец, сорганизовать побег». — Он спрашивал, сколько это может стоить, предлагал деньги для этого. 5. «Ты сможешь предупредить товарищей. Скажешь, что узнал из верного источника, что неладно и что надо немедленно скрыться. Как-нибудь устроим им побег» и т. д. — Даже если исходить из предположения, что слова Гапона переданы Рутенбергом без искажений (в чём я далеко не уверен), то нельзя не признать следующего факта: Гапон не только не предлагал Рутенбергу выдавать полиции людей, но напротив, настаивал, чтобы тот этого не делал. В случае же, если кто-то из людей будет арестован, он предлагал устроить им побег и даже предлагал для этого деньги. При этом свои предложения Гапон мотивировал словами: «Иначе это будет предательство». Спрашивается: каким же образом из слов Гапона можно вывести, что он предлагал Рутенбергу предавать людей, если он ясно и недвусмысленно предлагал ему их не предавать? Такой вывод можно сделать только в одном случае: если понимать слова Гапона в обратном смысле. Иными словами, если Гапон говорит «чёрное», это надо понимать как «белое», если Гапон говорит «не предавай», это надо понимать как «предавай» и т. д. В таком толковании есть всё что угодно, за исключением логики.

Во-вторых, есть большая разница между предательством и подстрекательством к предательству. Предположим, что Гапон допускал, что в результате действий Рутенберга пострадают и погибнут люди. В таком случае действия Рутенберга действительно могли бы расцениваться как предательские. Но это значило бы только то, что Гапон подстрекал Рутенберга к предательству, а не то, что он сам был предателем. Возможно, с политической точки зрения между этими деяниями нет большой разницы. Но если мы рассматриваем дело с точки зрения морали, то следует проводить чёткое различие между одним и другим. Человек, подстрекающий другого к предательству, не может рассматриваться как предатель. В противном случае нам пришлось бы признать предателями всех работников правоохранительных органов и многих видных революционеров. Например, всякий судья, следователь, дознаватель подталкивает допрашиваемого преступника к выдаче своих сообщников, то есть к тому, что на общечеловеческом языке называется предательством. Однако никто не называет предательскими действия самих дознавателей. Допустим, что Гапон ради каких-то целей подталкивал Рутенберга предавать своих товарищей. Значит ли это, что он сам был предателем? Нет, потому что это противоречит общепринятому понятию предательства. Предательство есть выдача своих товарищей, а подталкивание другого человека к выдаче его товарищей не есть предательство. Известный революционер Владимир Бурцев много лет жизни посвятил тому, что подталкивал других людей к предательству. Он предлагал работникам полиции выдавать ему тайны своей организации и называть имена людей, оказывающих полиции услуги. За выдачу этих людей, которых потом могли убить по приговору революционного суда, Бурцев предлагал большие деньги. Люди, которых он таким образом соблазнял, становились предателями, так как выдавали в руки врагов лично им доверявших людей. Спрашивается: можно ли назвать деятельность Бурцева предательской, если он подстрекал других людей к предательству и даже платил им за это деньги? Нет, потому что это противоречит понятию предательства. Следовательно, и в действиях Гапона нет никакого предательства, если он подстрекал Рутенберга предавать за деньги его товарищей по партии.

Таким образом, с какой стороны не посмотреть на действия Гапона, элементов предательства в них обнаружить нельзя. Опять-таки, если смотреть на дело с политической точки зрения, то эсеры могли считать Гапона предателем уже за то, что он получал деньги от Витте, заключал сделки с полицией, подбивал Рутенберга встретиться с Рачковским и т. д. Но если рассматривать дело с точки зрения чистой морали, то никакого предательства в действиях Гапона нет, и эти обвинения не имеют никакого смысла. --Aristodem 02:29, 26 января 2011 (UTC)

Как вы представляете себе - сообщить о терактах, не сообщая о террористах? Рутенберг и рабочий - информатор Дейча прямо говорят, что Гапон ставил вопрос так: сдать БО и одновременно предупредить выданных людей, они успеют убежать. Если не успеют, организовать их побег из тюрьмы. А если не удастся, тут уже ничего не поделаешь - "посылал же ты Каляева на виселицу". Странно, что вы забыли, что сами писали, что Гапон обещал организовать побег для людей, которых посадят благодаря его и Рутенберга стараниям. Павел Шехтман 13:48, 27 января 2011 (UTC)

Подал на посредничество. Предлагаю Участник:NBS. Я ему уже написал. Павел Шехтман 17:08, 27 января 2011 (UTC)

На самом деле, фиктивная выдача терактов — обычное дело в истории революции. Известно несколько случаев, когда революционеры засылали в охранку своих агентов. Человек соглашался на сотрудничество с полицией, сообщал какие-то формальные сведения и тем завоёвывал доверие, а потом организовывал убийство своих полицейских начальников. Хорошо известно, например, дело Соломона Рысса, члена партии эсеров-максималистов, внедрённого в охранку с ведома партийного руководства. Арестованный по какому-то мелкому поводу, Соломон Рысс дал согласие на сотрудничество с руководителем Департамента полиции Трусевичем. Сообщённые им полиции сведения были проверены и оказались соответствующими действительности, однако по его доносу не был арестован ни один человек. Рысс поставил условием сотрудничества, что аресты не будут производиться без его согласия, и сам министр Столыпин дал добро на такое условие. Впоследствии выяснилось, что Рысс внедрился в охранку с одобрения руководителя партии максималистов М. Соколова и все свои действия согласовывал с ним. Настоящая его цель состояла в том, чтобы воспользоваться своим положением для сбора информации о действиях полиции и организовать убийство директора Департамента полиции Трусевича. Двойная игра Рысса была разоблачена, и он вынужден был скрываться, а затем был арестован где-то на юге и предан военно-полевому суду. На суде он вёл себя вызывающе, говорил, что «я вас не щадил, и себе пощады не прошу», и, действительно, был повешен. Впоследствии на страницах «Былого» появились материалы, реабилитировавшие его как честного революционера.

Если беспристрастно рассматривать беседы Гапона с Рутенбергом, то по ним хорошо видно, что Гапон предлагал ему сделать то же самое, что делал Соломон Рысс. Гапон многократно и настойчиво повторял Рутенбергу свой замысел: внедриться в охранку, собрать необходимую информацию, а затем организовать убийство высших должностных лиц — Витте и Дурново, а если не удастся, то хотя бы Герасимова и Рачковского. Гапон видел в этом средство своей политической реабилитации и возвращения к революционной деятельности. Огромное количество источников свидетельствует, что в последние месяцы жизни Гапон был озабочен одной проблемой самореабилитации и искал для этого все возможные средства. Имеются недвусмысленные сведения о составлении им боевой группы для убийства Витте, Рачковского и других. Своим близким Гапон говорил, что собирается устроить «новое 9-е января» и что у него имеется для этого свой «адский план». Гапон предсказывал свою возможную гибель и принял меры к тому, чтобы его семья после его смерти не осталась без средств к существованию. На вопрос, кого он опасается, Гапон отвечал, что не ожидает опасности ни со стороны рабочих, ни со стороны революционных партий. «Мне нужно опасаться только охранного отделения», — говорил он своему адвокату Марголину. На случай своего исчезновения он отдал Марголину документы, которые должны были реабилитировать его в глазах общества после смерти. О своих связях с Рачковским Гапон говорил нескольким доверенным лицам из числа рабочих и тому же адвокату Марголину. За несколько дней до смерти Гапон говорил близкому рабочему: «Молчи, брат... Я всё сам лучше вас понимаю. На плечах правительства надо делать революцию!.. Они думают, что они меня надули, а ведь я их надую!.. Вот увидишь... Я всё читаю как по нотам... У меня своя звезда...» Знакомому журналисту Симбирскому, далёкому от революции, он тогда же говорил: «Я так занят, что не могу сосредоточиться на минуту на постороннем. Если бы вы знали, что готовится!»

Всё поведение Гапона в последние недели жизни указывает на то, что он готовил новые революционные акции и что это должно было произойти в ближайшее время. Характерно, что и работники охранного отделения были убеждены в том же, как видно из приведённого выше заявления Манасевича-Мануйлова. Главным инициатором и организатором убийства Гапона был агент того же охранного отделения Азеф. Таким образом, все факты говорят за то, что Гапон был устранён охранным отделением как опасный революционер, а эсеры были использованы как слепое орудие этого плана. Всякий непредвзятый человек согласится, что на фоне этих фактов представление о Гапоне как о жалком предателе, продавшемся охранке за 30 сребренников, выглядит детской сказкой, выдуманной его убийцами для собственного оправдания. --Aristodem 01:32, 28 января 2011 (UTC)

Вы странным образом не понимаете довольно простой вещи, прежде всего этического характера. Если член партии, по заданию и под контролем партии, ведет с полицией игры в вопросах, касающихся этой партии - это внутрипартийное дело. Если член партии ведет с полицией игры в вопросах, касающихся партии, втайне от партии и по заданию третьего лица - он может рассматриваться только как предатель, и партия вправе его уничтожить, как и то лицо, которое склонило его к предательству. Рассуждения о субъективных мотивах тут ни при чем: во-первых у нас недостаточно данных, чтобы судить о реальных мотивах Гапона (едва ли он кому-то открывался, как на духу), и вообще чужая душа - потемки. Важны действия, а действия таковы, что он вел игры с полицией за чужой счет, втайне от тех, кого пытался использовать как разменную монету в этих играх - действия объективно предательские, какую бы психологию под них ни выдумывай. Кроме того - с какой стати вообще серьезно относиться к разглагольствованиям о каких-то неслыханных терактах, которые устроит Гапон и от которых содрогнется Россия. Гапон имел реальный террористический опыт? Он руководил террористической организацией? Тогда о чем вообще разговор? Все это были в лучшем случае - беспочвенные фантазии, а в худшем - прикрытие для очень неблаговидных поступков. Лично я считаю, что он действительно вообразил себя великим делателем истории и потому счел себя вправе, во имя своей "звезды", шагать через что угодно - когда мол я совершу революцию, история меня оправдает. Но в реальности это были воздушные замки, а с точки зрения людей, которые не верили в наполеоновский гений Гапона и в его право делать все, что ему угодно, поскольку мол гению виднее, то, что он делал - было совершенно очевидным признаком предательства. Чем объективно и являлось. Ибо играть в такие игры никому не позволено, а если уж начал играть - не обессудь, когда вешают. Павел Шехтман 15:27, 28 января 2011 (UTC)

Отсутствие террористического опыта — не препятствие для подготовки террористических актов. Всякий опыт должен иметь какое-то начало. Когда Гершуни, Балмашёв, Созонов, Каляев совершали свои первые теракты, они не имели никакого террористического опыта. Для многих первый теракт становился последним, так что ни о каком приобретении опыта не могло быть и речи. Техническая подготовка терактов — тоже дело несложное, во многих случаях для этого достаточно уметь стрелять. Богров, например, не имел никакого террористического опыта, а просто взял пистолет и подошёл к Столыпину на близкое расстояние. Трудность представляет изготовление бомб, но совсем не обязательно изготавливать их собственными руками. Можно приобрести у знакомых революционеров. У Гапона сохранялись старые связи с финскими активистами, и он мог при необходимости закупить оружие у них. Есть глухие сведения, что он ездил в Финляндию в марте 1906 года на переговоры с финскими активистами. Хорошо известно, что весной и летом 1905 года, живя за границей, Гапон активно обучался стрельбе из пистолета и технике изготовления бомб. Об этом пишет и Дейч, и многие другие мемуаристы. Неизвестно, каких успехов он достиг в этом деле, но некоторый навык он, несомненно, приобрёл. Террористической организации у Гапона не было, но были отдельные фанатичные приверженцы, готовые по его приказу пойти на что угодно, даже на смерть. Поэтому организовать ряд терактов для него не составило бы большого труда.

Что касается фантастичности гапоновских планов, которую отметил Рутенберг, то это чистая правда. Все планы Гапона носили фантастический характер, — об этом писали многие его современники. Несмотря на это, некоторые из его фантастических планов осуществлялись. Самым фантастическим планом Гапона был план шествия 300 тысяч рабочих с петицией к царскому дворцу. Рабочий Варнашёв вспоминал, что когда Гапон сообщил ему об этом плане, он был ошеломлён — настолько дикой показалась ему эта идея. Того же мнения придерживались интеллигенты, которым Гапон рассказывал о своём замысле. Даже сам Гапон вначале не верил в его исполнимость. «Народ у нас слабый — отвалится и пойдёт в кабак», — говорил он. Несмотря на это, фантастический план осуществился — и принёс Гапону мировую славу. Нечего поэтому удивляться, что он и впоследствии строил такие же планы и верил, что какой-то из них в конце концов осуществится. «Устроить революцию в России не так уж сложно, — говорил Гапон, — но для этого надо дерзать». И он, действительно, умел дерзать, как никто другой. Он, действительно, верил, что может перешагивать через кого и что угодно и что история всё оправдает. И у него были для этого основания. Ведь он устроил 9 января на деньги Департамента полиции — и все об этом знали, и все его оправдали, и провозгласили героем и вождём. И он, вернувшись в Россию, попытался проделать это второй раз. Второй раз закончился для него крючком вешалки. Но замысел-то был тот же самый, и Гапон до 9 января и после 9 января был тем же самым Гапоном, с одним и тем же планом, одной и той же целью и одними и теми же методами. --Aristodem 02:39, 30 января 2011 (UTC)