Википедия

Варяги в культуре Нового и Новейшего времени

Варяжская проблема глубоко отразилась в историческом сознании. Историки, писатели, политики и публицисты регулярно возвращаются к теме варягов[1]. «Варяжский вопрос» часто приобретал политическое звучание[2]. Данная тематика связана с национальными чувствами и политическими симпатиями, как явно демонстрируемыми, так и выражаемыми в неявной форме. Развитие общественной и научной мысли отражено в историко-художественной литературе, в частности, писатель реагирует на уязвимые места господствующей научной концепции и стремится заполнить существующие в историографии пробелы[1].

Досоветский период править

В XVII веке Швеция для обоснования своей экспансионистской политики по отношению к Русскому государству активно использовала летописные сведения о скандинавском происхождении древнерусских князей и присутствии скандинавов в Восточной Европе периода становления Древнерусского государства[2].

В XVIII веке начинается процесс «изобретения наций» и их истории, в который включаются представления о «народных традициях» и «исторических корнях». Изменился также подход к предкам царствующих фамилий. В династических представлениях мифические персонажи были заменены более реальными властителями прошлого, которым, однако, стала присваиваться «правильная» национальность. Одним из наиболее ярких примеров является вопрос об этнической принадлежности первых русских князей[3]. В России политическую и идеологическую остроту «варяжский вопрос» приобрёл в середине XVIII века в связи с дискуссией Михаила Ломоносова против историков немецкого происхождения[2].

В историографии после Ломоносова, в период с 1760-х по 1860-е годы, преобладала норманская теория, в связи с чем художественная литература конца XVIII — первой половины XIX века не подвергала сомнению скандинавское происхождение варягов и их роль в образовании государства. Начало художественного осмысления варяжского вопроса положила драматургия последней четверти XVIII века. В этих произведениях исторические аналогии применялись в качестве аллюзий на современные авторам реалии, что отражало ценностно-идеологические ориентиры авторов. Так, «Исторические представления в подражание Шекспиру» императрицы Екатерины II и трагедия «Вадим Новгородский» Якова Княжнина в основе сюжета ставили известие Никоновской летописи, которое сообщало, что в 862 году к власти в Новгороде пришёл Рюрик, убийвший в 864 году новгородца Вадима Храброго и его советников. Эти произведения отражали полемику двух идеологических позиций: согласно Екатерине в лице Рюрика выразилась спасительная роль самодержавия, а Вадим трактовался как «низкий честолюбец»; Княжнин утверждал: «самодержавие — повсюду бед содетель», Вадим изображался «борцом за новгородскую вольность». Однако оба автора следовали норманской теории. Они представляли начало самодержавия со времён Рюрика и признавали скандинавское происхождение первых русских князей[1].

Тема восстания Вадима Храброго получила значительное развитие у представителей передовой общественной мысли конца XVIII — начала XIX века, в особенности в творчестве декабристов в 1810—1820-е годы, которые идеализировали этот образ. В 1821—1822 годах были задуманы трагедия «Вадим» Александра Пушкина, в конце 1820-х — начале 1830-х годов — поэмы Михаила Лермонтова «Олег» и «Последний сын вольности». В этих произведениях и в поэзии декабристов варяги рассматривались как скандинавы — по выражению Пушкина «суровое племя Одена», а Рюрик выступал в качестве «основателя Российского государства» и «князя самовластительного» (у Кондратия Рылеева, «Олег Вещий»). Призвание варягов авторы чаще всего оценивали негативно («До какого нас бесславия довели вражды граждан! / Насылает Скандинавия властелинов на славян!» — Рылеев, «Вадим»). Однако Пушкин писал о А. Л. Щлецере: «Смотри, чем начал Шлецер свои критические исследования! Он переписывал летописи слово в слово, букву в букву… А наши!..»[1].

В середине XIX века в рамках славянофильства наблюдается усиление антинорманских тенденций, выразителем чего стал С. А. Гедеонов[2]. На 1860-е годы приходится историографическое возрождение антинорманизма, что получило отклик и в художественном культуре. Литераторы отреагировали на публичный диспут Н. И. Костомарова и М. П. Погодина, составлявшийся в Петербургском университете в 1860 году, приняв участие в дискуссии, которая развернулась затем в печати. В 1868 году А. К. Толстой писал в своём сатирическом стихотворении: «И стали все под стягом, и молвят: „Как нам быть? / Давай пошлем к варягам: пускай придут княжить…“ / …И вот пришли три брата, варяги средних лет, / Глядят — земля богата, порядка ж вовсе нет…»[4].

В середине XIX — начале XX веков учёные ввели в научный оборот значительный корпус восточных (А. Я. Гаркави, А. А. Куник), византийских (В. В. Латышев), скандинавских (Ф. А. Браун) и западно-европейских источников. Эти источники в значительной мере расширили понимание экономических и социально-политических процессов образования раннего Русского государства и свидетельствовали о значительной роли в них скандинавов. Взгляды на причины возникновения Русского государства изменились, в том числе было признано значение внутреннего экономического и социального развития восточных славян; само формирование государства теперь понималось как длительный процесс[2].

Расширение круга источников и изменение подхода к решению проблемы появления Русского государства сняли остроту проблемы этнической принадлежности варягов и ранних русских князей. Вплоть до середины 1940-х годов подавляющее большинство российских, советских и иностранных историков и филологов признавало активное участие скандинавов в формировании Древнерусского государства, скандинавского происхождения русской знати и династии, скандинавской этимологии терминов «варяг» и «русь». Одновременно масштабные археологические исследования в Старой Ладоге, Гнёздове, Киеве, Чернигове (Н. Е. Бранденбургом, Д. Я. Самоквасовым, А. А. Спицыным, Т. Арне и др.) подтвердили, что в Восточной Европе IX—X веков проживало значительное число скандинавов, а скандинавские древности концентрируются в основных пунктах торговых путей[2].

 
Варяжское море (Выступление в поход), Николай Рерих, 1910

В исторической науке второй половины XIX века преобладал антинорманизм. В последние десятилетия XIX и в начале XX века антинорманизм, получивший монархическое оформление, стал официальным нарративом, и школьники обучались истории по учебникам Д. И. Иловайского. Демократическая общественность оставалась на стороне антинорманизма лишь недолгое время, и оппозиционные сатирики стали высмеивать теперь уже «верноподданных антинорманистов». Неоднократно переиздавалась книга Алексея Разина «Откуда пошла русская земля и как стала быть. Русская история в повестях». В первом выпуске (1875) «Славяне и варяги» «могучий, но немногочисленный род русь» причисляется к варяжским родам, вместе со «свеями» и «урманами». Касаясь событий 862 года, автор пишет, что в ситуации вражды славянских родов и угрозы от «находников» произошло призвание наемного войска варягов. Разин показывает постепенную интеграцию варягов в славянское общество. Скандинавами варяги представлены также в известной серии для народного чтения «Книжка за книжкой», в том числе в повести В. Н. Крылова «Господин Великий Новгород»[5].

Самая ранняя форма геральдического щита — треугольная, суживающаяся книзу. Эта форма получила название норманнский щит, в русской геральдике его называют варяжский щит[6]. Наименование «варяг» получило распространение в русском военном деле, в основном в качестве название военных кораблей, включая известный бронепалубный крейсер, затопленный в 1904 году.

Советский период править

В советский период отношение к варяжскому вопросу снова изменилось, как работах историков, так и в художественных произведениях. Норманская теория теперь рассматривалась как политически вредная, враждебная марксистскому пониманию истории, сохранившись только в среде историков-белоэмигрантов[5]. Официальная советская пропаганда представляла «норманистов» как «врагов народа» или «агентов запада»[7].

В середине 1940-х — начале 1950-х годов в Советском Союзе произошло новое усиление антинорманизма, которое имело две основных причины: реакция на эксплуатацию идей «норманизма» в нацистской Германии для пропаганды расового превосходства «германской расы» над славянами — скандинавы изображались нацистами как культуртрегеры по отношению к славянам; а также «борьба с космополитизмом»[2]. Сказание о призвании варягов стало ассоциироваться с нацистскими идеями о неспособности «славянской расы» к самостоятельному развитию и воспринималось как чуждое «патриотической» русской летописи, которая, с точки зрения части советских авторов, свидетельствует об исконно славянских (киевских) истоках государственности[8]. В сферах истории и археологии «борьба с космополитизмом» выразилась в теории автохтонного, не имеющего внешних влияний, развития восточных славян. Присутствие скандинавов в Восточной Европе отрицалось (А. В. Арциховский). Основным аргументом этого, как и в XVIII веке и в середине XIX века, была попытка доказать нескандинавскую этимологию названий «русь» и «варяги». Для этих терминов предлагались восточно-славянская (М. Н. Тихомиров), кельтская, прибалтийско-славянская (А. Г. Кузьмин) и др. этимологии[2].

Многие годы советский антинорманизм представлял историк и археолог академик Б. А. Рыбаков. С 1940-х годов он отождествлял русов и славян, помещая первое древнеславянское государство, предшественника Киевской Руси, в лесостепь Среднего Поднепровья[9]. В 1953 году он писал: «После того, как многие доводы норманистов были опровергнуты, норманская теория осталась где-то на грани между консервативной ученостью и политическим памфлетом»[10]. Он упрекал сторонников норманской теории в подтасовках, имеющих целью принизить творческие способности славян[11].

В 1960-е — начале 2000-х годов в работах археологов (Д. А. Авдусин, М. И. Артамонов, А. Н. Кирпичников, Г. С. Лебедев, Е. Н. Носов, Т. А. Пушкина и др.), историков и источниковедов (А. А. Горский, Е. А. Мельникова, А. П. Новосельцев, В. Т. Пашуто, В. Я. Петрухин, М. Б. Свердлов, И. П. Шаскольский и др.), филологов (Г. А. Хабургаев, Г. Шрамм) изучение славяно-скандинавских связей периода формирования Русского государства было выведено далеко за пределы спора о происхождении названий «русь» и «варяги», обретя комплексный и междисциплинарный характер. Основными вопросами являются роль торговых путей в образовании государства и степень участия варягов в международной торговле, формирование русской военной элиты и место, занимаемое в ней варягами, наряду с другими этническими группами, сравнительная типология социально-политического развития скандинавов и восточных славян и их этнокультурный синтез, русские вляиния на культуру Восточнеой Скандинавии др.[2]

Негативная оценка декабристами самого события призвания варягов стало основанием для утверждения советских историков о неприятии норманской теории «поколением дворянских революционеров», о чём писал В. В. Мавродин в 1949 году[1]. По его утверждению, антинорманизм неизменно был уделом «передовой общественной мысли в области науки», а норманизм — отражением «реакционных взглядов на русскую историю»[5].

В связи со своим варяжским (германским) происхождением Рюрик был исключён из позднесоветской традиции, как из научной интерпретации «Повести временных лет», так и из школьного нарратива. Согласно «Советской исторической энциклопедии», а вслед за ней школьным текстам, Рюрик был «легендарным основателем династии», тогда как Олег рассматривался как «первый исторически достоверный русский князь»[12].

Характерной особенностью советских исторических романов было противопоставление ментальных особенностей этносов, что отчасти объясняется духом выигранной войны и самосознанием победителей: «великодушных, дружелюбных, верных Родине, веселых и честных» славян и «хитрых, недоверчивых, беспощадных, безродных и беспринципных» норманнов[13].

В целом вторая половина XX века стала для российской общественной мысли «антинорманистским» периодом. В духе «борьбы с безродным космополитизмом» была написана трилогия о начальной истории Руси Валентина Иванова, в которую входят романы «Повести древних лет», «Русь изначальная» и «Русь великая». В первом произведении трилогии автор проводит идею автохтонного происхождения русского государства и нескандинавского происхождения варягов[5]. В 1980-е годы в кампанию популяризации литературного творчества Иванова включился историк А. Кузьмин, видный участник националистической «русской партии», который написал объёмное послесловие для массового издания романа «Повести древних лет», в 1985 и 1986 годах выходившего в издательстве «Современник» тиражом по 200 000 экземпляров. В 1986 году издательство «Молодая гвардия» переизданием «Руси изначальной» открыло библиотеку-серию «История Отечества в романах, повестях, документах». Издание было снабжено вводными статьями и набором приложений Кузьмина, который рекомендовал это издание своим студентам в качестве учебного пособия. Предисловия демонстрировали собственные воззрения Кузьмина по варяго-русскому вопросу[14].

Шестидесятники вернулись к идеям славянофилов середины XIX века с их представлением, что все культурные достижения имеют исконно славянское происхождение. Авторы исторических романов обратили своё внимание к Киевской Руси и удельным княжествам, тогда как неудобная тема возникновения государства игнорировалась. Так, художественно-историческая проза Дмитрия Балашова ориентируется на XIII—XV века, и только в послесловии к первой повести «Господин Великий Новгород» писатель кратко излагает идею автохтонного появления государственности: «С легендарным Гостомыслом с юга, откатываясь после аварского погрома, пришли словене, на горьком опыте своем… понявшие необходимость государственного единства, почему они и явились инициаторами возникшего союза»[5].

В 1970-е годы происходит некоторое возрождение интереса к роли скандинавов в русской истории. Как и во второй половине XIX века, это возрождение пришло через посредство детской художественной литературы. В 1974 году вышла детская историко-приключенческая повесть «Необычайные приключения Кукши из Домовичей» скандинависта, детского писатель и переводчика Юрия Вронского. Повесть понимает варягов как норманнов, а в Ладоге по сюжету в середине IX веке правит вымышленный морской конунг Орвар Стрела — он «покорил или перебил окрестных князей, пользуясь их взаимной враждой». Как уступка официальному антинорманизму присутствует «поморское» происхождение конунга Рерика[5].

Постсоветский период править

Очередное усиление спора вызвал доклад историка и археолога Л. С. Клейна (1995) на торжественном юбилее дискуссии 1965 года о «конце антинорманизма» (один отклик в поддержку, два — против). Клейн полагал, что после ликвидации советской власти, а вместе с ней и государственной поддержки антинорманизма, дискуссия на эту тему завершена[15]. Однако с 1990-х годов антинорманистские идеи приобрели новую известность как в общественном, так и в академическом дискурсе в России, Украине и Белоруссии[16]. Возникла тенденция реанимации традиционного антинорманизма, которая включает как тиражирование без научного комментария трудов Иловайского и Гедеонова, так и написание работ, основанных на их идеях[17]. «Современным лидером антинорманизма» Клейн называет липецкого историка В. В. Фомина, одного из учеников и последователей Кузьмина[18].

Сохраняющаяся приверженность антинорманизму в странах в постосоветский период мотивируется современным этнонационализмом и потребностями государственного строительства[19]. На Украине и, в меньшей степени, в Белорусии постсоветское национальное строительство, противопоставленное историческому дискурсу в рамках российского империализма, способствовало распространению антинорманистских взглядов в научных кругах и, в большей степени, в массовой культуре[20]. Антинорманистские взгляды занимают видное место в некоторых российских школьных учебниках XXI века[21]. Ряд популярных работ и ресурсов в Интернете распространяют среди среднестатистических жителей России представление, что норманисты это «инородцы», «русофобы», «антипатриоты» и в целом «безнравственные люди»[7].

В 2009 году историк-антинорманист А. Н. Сахаров, директор Института российской истории РАН, член-корреспондент РАН и один из активных членов Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России, в интервью российскому телеканалу заявил, что среди современных фальсификаций одним из самых опасных средневековых вымыслов является норманизм, который «сегодня снова поднимает голову». Он утверждал, что в России дует новый ветер норманизма, инспирируемый иностранными организациями и учреждениями, финансирующими «деструктивную деятельность» некоторых российских учёных и исследовательских центров[7].

В период перестройки и позднее сложился информационно-культурный фон, в котором стал возможен пересмотр путей решения «варяжского вопроса» в историографии. Всё больше стало выходить работ, которые профессионально интерпретировали этот вопрос как проблему автохтонного генезиса русского государства при наличии фактора скандинавов, ускоривших генезис и в то же время оказавших этнокультурное влияние. Однако художественная культура 1990-х годов продолжала отрицать любые иноземные влияния на славянскую культуру, что создало разрыв между исторической наукой и массовым историческим сознанием. Исторические романы 1990-х годов были различны по качеству, создавались уже в рыночных условиях и в искажённом виде отразили поиски «компромиссных» решений варяжского вопроса, эклектично комбинируя различные историографические подходы. Например, роман Г. Ф. Петреченко «Рюрик», изданный в 1994 году, демонстрирует отсутствие у автора целостного представления о появлении раннесредневековых государств[22].

Как взвешенный и исторически обоснованный характеризуется взгляд на варяжскую проблему в романе Бориса Васильева «Вещий Олег» (1996). «Варяги» и « викинги» в романе — синонимы, которыми обозначена «разноплеменная вольнолюбивая ватага» воинов-наемников, в основном скандинавского происхождения. Писатель много раз акцентирует внимание на роли иноплеменного элемента в качестве катализатора объединения славянских племен и образования государства; «древнегерманское племя» русов он сравнивает с мощной рекой, которая влилась в славянское море и оставила напоминание о себе только в названии «Русь». Многочисленные переиздания этого романа в 2000-е годы свидетельствуют о его популярности и актуальности. С 2008 года велась работа над одноименным художественным фильмом по мотивам литературного произведения[13].

В 1990-е годы тема возникновения русского государства получила широкий отклик в произведениях жанра славянского фэнтези, что стало реакцией на настроения массовой аудитории, связанные с «обидой за Отечество». Росло количество произведений в стиле фэнтези, воспроизводивших идею, что варяги были одним из племён прибалтийских славян. Однако авторы, в целом декларативно опираясь на антинорманнскую концепцию, часто «проговариваются», применяя скандинавскую лексику, называя варяжских вождей конунгами, варяжскую знать — ярлами, а варяжское вече — тингом; вводя скандинавские имена «варягов-славян»: Эрик, Улаф, Хельга, Ингвар. Роман «Варяги» А. Тестова в стиле путешествия во времени отражает историческую реконструкцию, вид молодёжного досуга, который получил распространение в 1990-е годы. С точки зрения молодых реконструкторов, главных действующих лиц романа, выбор викингов или славян — дело вкуса, эти образы в равной мере привлекательны и романтические. Представление об участии скандинавов в славянской истории IX века прочно вошло в массовое историческое сознание[23].

Среди инонациональных типов выделяются «нация-предшественник» и «нация-соперник». Первый включает образы варягов (викингов, норманнов, западных славян), ко второму относятся восточные народы, ромеи, поляки, немцы/тевтоны. В рамках инонационального образного ряда большей востребованностью и художественной проработанностью отличается норманнская составляющая. Актуализация темы «нации-предшественника» в 1990-е годы имела причиной кризисом имперского сознания, что компенсировалось ростом национализма, в котором принципиально важной стала этиологическая тематика, что оказало влияние и на славянское фэнтези[24]. Оппозиция «свой — чужой», формирующая образ Чужого/Другого, в славянском фэнтези становится значимым конструктом национального мифа[25]. Отказ от прямого воспроизведения антинорманизма, по мнению Бреевой, свидетельствует о вторичном присвоении норманнского компонента, что происходит по двум основным направлениям, которые совпадают с гендерными версиями славянского фэнтези. В мужском варианте присвоение происходит через посредство родовой модели, на коллективном уровне национальной идентичности. Женский вариант выдвигает на первый план интимно-личную модель, позволяющую перенести варягов в зону «своего»[26]. Модель «нации-предшественника» обеспечивает втягивание «чужого» в сферу «своего» и в то же время сохранение качественной неполноты, что отражает реваншистскую направленность славянского фэнтези[27].

Постсоветский официальный исторический нарратив рассматривает Рюрика как достоверную историческую фигуру. На его происхождении, однако, внимание обычно не акцентируется, а когда этот вопрос обозначается, то скандинавская принадлежность в той или иной мере подвергается сомнению или оспаривается. Так, академическими учёными высказывалось мнение, что Рюрик был «наполовину славянин, наполовину скандинав»; академический журнал «Вопросы истории» публиковал статью Г. И. Анохина, что Рюрик — «солевар из Руссы»[12].

Рюрик был выбран в качестве нового символического основателя российской государственности, что связано с архаизирующим трендом, имеющим место в массовом популярном историческом жанре. Архаизирующая историография связана со взятой некоторыми представителями академической среды линией на идею укрепления власти и представления об автохтонности. Воспринимаются понятные идеи «возникновения российской государственности» без детальных историографических экскурсов; варяжская легенда проста и понятна. При этом данный дискурс, связанный с Рюриком, актуален только для Северо-Запада России. Создатели современного образа Рюрика опираются на авторитет Н. М. Карамзина или чаще — на прямое «обращении к летописям», «подлинность текстов летописей», при этом буквально толкуя летописные тексты. Эта тенденция происходит на фоне ярко развивающегося научного изучения ранней Руси[28]. В официальном дискурсе северо-западных регионов Рюрик утвердился благодаря активной деятельности археологов[29].

Примечания править

  1. ↑ 1 2 3 4 5 Каратовская, 2011, с. 75.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 БРЭ, 2006, с. 621—622.
  3. ↑ Савельева, Полетаев, 2006, с. 25.
  4. ↑ Каратовская, 2011, с. 75—76.
  5. ↑ 1 2 3 4 5 6 Каратовская, 2011, с. 76.
  6. ↑ Похлёбкин, 2001.
  7. ↑ 1 2 3 Gazeau, Musin, 2010.
  8. ↑ Петрухин, 2014, с. 138.
  9. ↑ Досталь, 2009, с. 247.
  10. ↑ Клейн, 1999, с. 93.
  11. ↑ Шнирельман, 2015, том 1, с. 191—194.
  12. ↑ 1 2 Селин, 2016, с. 91.
  13. ↑ 1 2 Каратовская, 2011, с. 77.
  14. ↑ Королёв, 2018, с. 44—45.
  15. ↑ Клейн, 1999.
  16. ↑ Shepard, 2016, p. 387.
  17. ↑ Петрухин, 2014, с. 141.
  18. ↑ Клейн, 2009, с. 201.
  19. ↑ Raffensperger, 2014, pp. 853—854, 858.
  20. ↑ Plokhy, 2006, pp. 11—12.
  21. ↑ Istranin et Drono, 2017, pp. 35—36.
  22. ↑ Каратовская, 2011, с. 76—77.
  23. ↑ Каратовская, 2011, с. 77—78.
  24. ↑ Бреева, 2013, с. 159.
  25. ↑ Бреева, 2013, с. 158.
  26. ↑ Бреева, 2013, с. 160.
  27. ↑ Бреева, 2013, с. 167.
  28. ↑ Селин, 2016, с. 104, 107.
  29. ↑ Селин, 2016, с. 92.

Литература править

Источник — https://ru.wikipedia.org/w/index.php?title=Варяги_в_культуре_Нового_и_Новейшего_времени&oldid=137932297